Заклятые враги
Шрифт:
Королева утром так отчаянно пыталась заставить своих советников придумать что-то новое, но они не смогли. Единственная её надежда — это Самаранта.
Волшебство, на которое так богата Эррока, никогда не царствовало ни на землях Торрессы, ни в королевстве Дарнаэла Второго.
— Я знаю, что он сейчас во власти королевы Лиары, — ответила Марисса, — и не уверена, что это та самая срочная новость, которую ты могла бы мне донести.
Она молчала в письмах. Она говорила, что может быть полезной, если Марисса пойдёт на сделку.
— Сейчас Элвьентой правит глупец, — голос Самаранты
Только теперь Марисса осознала, что женщина выбрала этот стул, лишь бы только повернуться к своей собеседнице спиной. Её прежде красивые, а теперь сухие, тонкие волосы спадали на плечи — кошмарно серые, хотя прежде они почти что пылали огнём, и скрывающие чёрную ткань такого же траурного платья.
Конечно же, Самаранта рассказывала о том, что отдала собственную красоту только для того, чтобы получить силу. Она теперь одна из самых могущественных у себя на родине, так она вещала в письмах, но сейчас Марисса не видела сильную союзницу. Разве эта женщина способна привести к победе целую армию, даже если она действительно сумеет вмешаться в ход битвы?
Если ещё пожелает, конечно же.
Конечно, королева Торрессы не знала, чего она ждала от гостьи. Может быть, появления в облаке молний, может быть, уничтожения по пути всех вражеских городов, а может, полезного рассказа о том, как всё происходит там, за практически невидимой границей между Эррокой и Элвьентой.
Но в Самаранте оказалось слишком много боли. И теперь единственным правильным вариантом было вытолкать её за дверь и больше никогда не пускать на порог своего государства. Марисса знала, что с таким союзником она никогда не победит, знала, что её основная сила куда-то пропала, если и вовсе была.
— От того, что Элвьентой правит кто-то незначительный, — проронила наконец-то королева, — армия не стала слабее. Даже без полководца человеческая масса способна раздавить то, что есть у меня.
— Не тогда, когда армия пойдёт с Эрроки.
Самаранта подняла голову, и её пустые — только морально, — глазницы сверкнули отчаяньем и кошмаром. Она жалела о том, что случилось, жалела о том, что рассказывает это, но Марисса не могла до конца понять, почему именно.
— Королева Лиара казнила Дарнаэла Второго сегодня на рассвете. Тэзра говорила, что всё уже предрешено, он никогда не сдастся.
— И… — Марисса запнулась. — Если Элвьента и Эррока столкнутся, им будет не до Торрессы. Но всё же, — она прищурилась, — мне казалось, что ты прибудешь не одна. Я была уверена, что у тебя есть довольно одарённая дочь.
Самаранта не отвечала довольно долго. Она всё кусала тонкие, превратившиеся в сплошную линию за долгие годы, которые женщины не видели друг друга, губы, будто бы пыталась разбить их бледность кровавыми полосами. А после — подняла голову и улыбнулась равнодушно и холодно, словно сумасшедшая.
— Это чудовище не может быть моей дочерью. Я родила обыкновенную девчонку, а не то, во что она превратилась.
Она коснулась маленькой иконки
— Я больше не верю в неё, — проронила Самаранта, — а значит, ничто не помешает нам завоевать божественный континент, сестричка.
Марисса не отказалась бы разделить с нею эту жуткую уверенность.
***
Бонье знал, что у него, скорее всего, ничего не получится. Он — не слабый хлипкий мальчишка, конечно, которого надо толкать в пропасть подвигов, чтобы он сыграл там отменную жертву, вот только и героя с него не будет.
Когда-то давно один из его друзей сказал, что есть прирождённые воины — что-то вроде Дарнаэла Тьеррона, вечно на коне, вечно со шпагой, безумием в глазах и отчаянным желанием пристрелить врага напротив, — а есть прирождённые любовники, которым стоит только покорять женские сердца. Бонье тогда смеялся и причислял себя ко второму типу, зная, что воина с него никогда не будет, но мама видела жизнь иначе. Мама считала, что он должен вскочить на лошадь в безумной маске дикого мстителя и уничтожить весь мир за то, что они убили Марту.
Он так долго пытался избавиться от мысли о том, что рад смерти Марты! Ведь это его драгоценная сестричка, он должен любить её, он должен грустить по временам, когда они могли хохотать и бродить по улицам столицы, наблюдая за тем, как вокруг пролетает народ!
Это его младшая сестра, что искала бы защиты от своего кошмарного мужа и его дяди у него в объятиях, которая рыдала бы у него на плече, а после объявляла бы Кэору и Дарнаэлу маленькую войну, пока они наконец-то вновь не сойдутся в примирении.
Но Марта оказалась чем-то другим. В ней не было смирения, в ней не было любви к своему отражению в зеркале, хотя присутствовала страсть по отношению к противоположному полу. В ней было слишком много бунта, крови и чего-то дикого и отвратительного.
Бонье всегда осуждал её и, признаться, был так счастлив, когда наконец-то он оказался единственным, на кого могла опереться матушка, когда Марта умчалась в Элвьенту, дабы начать новую прекрасную жизнь со своим драгоценным Кэором.
Но когда прошла ненависть к тем, кто отобрал у него сестру, он вдруг пожалел королевского племянника-стражника, пожалел, что тот не знал всю жизнь Марты от начала и до конца и сумел влюбиться в тот чистый, выдуманный, оттёртый щёткой образ, на который на самом деле его сестричка совершенно не походила.
Кэор, может быть, заслуживал чего получше, но Марта ведь была ему родня, поэтому приходилось играть в грусть по её пропаже.
Теперь она погибла. Теперь Бонье уже не ломал комедию, но всё же, никак не мог избавиться от предчувствия, что Марта, даже её покойная тень, всё ещё стоит между ним и его счастьем. Ведь он мог спокойно унаследовать государство, Галатье бы сделал это — у него не оставалось выбора, — и править, оставаясь любовником, не воином.
Но мать пыталась отомстить, толкала его на поиск союзников, которых Бонье не знал даже, где можно встретить. Ведь он должен поднять всю страну, должен отыскать человека, способного убить десяток воинов Элвьенты, а потом — целую толпу таких.