Заколдованная рубашка
Шрифт:
Однако Ирсуто продолжал рычать все свирепее. Шерсть у него на спине поднялась, он ощерился и рвался из рук Луки, который вцепился ему в загривок и крепко его держал. По лагерю, в своем неизменном белом пончо, шел Гарибальди с группой офицеров. За ним, как всегда, бежала на широких кривых лапах такса Герелло. Лука всем телом навалился на Ирсуто: если пес сейчас вырвется, от таксы останутся только клочки - вон как Ирсуто беснуется! Поскорее бы проходил генерал!
Но тут, как назло, Герелло почуял Лохматого, остановился на миг, приподнял вопросительно одну лапу - и побежал знакомиться.
– Ну, сейчас будет драка! И какая! Пронеси, святая мадонна! зажмурился Лука, хватая
Однако Лохматый только бегло обнюхал Герелло и отпустил его с миром. Сам же продолжал рваться и рычать на кого-то, кто шел позади Гарибальди. И вдруг Лука увидел Датто, который следовал за Гарибальди. Ага, Ирсуто хорошо помнил, что несколько дней назад этот человек обижал его хозяина.
– Молодец, молодец, мой Ирсуто! Запомни его навсегда, песик! Это дурной, злой человек, - шептал собаке Лука.
Но пес и без того просто выходил из себя. Датто повернул голову и увидел мальчика с собакой.
– А, опять ты здесь?
– угрюмо кинул он, проходя.
– Держи свою животину, мальчишка, а то я ее пристрелю.
– Как бы не так!
– прошептал Лука.
– Посмотрим еще, кто возьмет верх!
Ему хотелось сейчас же последовать за офицером, снова стать его тенью. Ведь он так завидовал славе Пучеглаза! История с "языком" стала известна всем бойцам, и гарибальдийцы специально приходили в седьмой отряд поглядеть на ловкача и смельчака, который так хитро провел пленника. И Луке казалось, что он тоже может прославиться, если выведет Датто на чистую воду. А что он поймает на чем-нибудь капитана, мальчик ничуть не сомневался. Но время было походное, он состоял денщиком при русских, и отлучаться без позволения запрещалось.
На рассвете 15 мая гарибальдийцы прошли селение Вито, оставленное неприятелем, и оказались в виду Калатафими. Местность эта называлась "Жалоба римлян" - в память некогда разбитого здесь римского консула.
Впереди, на высокой горе, перерезанной семью уступами, стоял город. Над городом и над горой лежало тяжелое облако, пламеневшее внутри, как железо в горне. От облака словно отделялись маленькие золотистые хлопья, плыли по небу и тут же исчезали, растворившись в воздухе. А глубоко внизу, в долинах и на дорогах, как большая тень, лежало отражение облака, и казалось, что красноватый свет исходит оттуда снизу. Чуть виднелась из-за гребня гор далекая колокольня, облитая пурпуром. Желтый камень скал, уже начинавшая выгорать трава на склонах, редкие оливковые деревья - все, казалось, отражало зарю. Но даже рассвет, утро не приносили никакой свежести: тяжелое дыхание наступающего дня уже заполняло все кругом. В предчувствии зноя и духоты ревел где-то осел, собаки, волы, куры - все-все спешили заползти в тень, заранее укрыться от сжигающего ока солнца, которое должно было с минуты на минуту появиться из-за гор.
И вот выкатился огромный, ослепляющий все живое шар, остановился над гребнем гор и принялся обливать жаром одну за другой скалистые или поросшие редким лесом вершины. Чудилось, будто скалы накалились до того, что и дотронуться до них и ступить на них невозможно. Знойное марево повисло, заструилось и задрожало над дорогами. И в этом мареве шли тяжело нагруженные люди Гарибальди.
Сиртори распорядился, чтобы все его всадники оставили своих коней внизу, у подножия горы.
– Драться нам придется пешим, на горе лошади будут только помехой, сказал он бойцам.
Лев и Александр, выслушав его распоряжение, подозвали Лукашку и, несмотря на мольбы и даже слезы мальчика, приказали ему вместе с Ирсуто остаться и стеречь коней.
– Это тоже важное военное дело, - пытался втолковать Лукашке
– Ты должен сохранить лошадей, они нам еще понадобятся.
Однако Лука был безутешен, и даже Ирсуто, который ластился к нему и облизывал его мокрые от слез щеки, не мог его успокоить - ведь мальчику так хотелось участвовать в настоящем сражении!
Бой начали бурбонские солдаты. Бурбонцы были уверены, что с такими преимуществами, как у них, им ничего не стоит справиться с кучкой "сброда", как называл Ланди гарибальдийцев. Королевские войска открыли огонь. Однако Гарибальди приказал своим генуэзским карабинерам не отвечать и беречь патроны до последней возможности. Генуэзцы неохотно послушались. Но вот бурбонские солдаты подошли ближе, и карабинеры не вытерпели и бросились на них в штыки.
Королевские солдаты отступили к горе, где находились их позиции и укрепления. Волонтеры погнались за ними. "Кто мог бы удержать горячих доблестных добровольцев, когда они опрокинули врага?
– вспоминал много позже Гарибальди.
– Напрасно трубили сигнал к отступлению, наши его не слышали и действовали, как Нельсон в битве при Копенгагене*. Теперь нельзя было терять времени, иначе наш доблестный отряд был бы обречен на гибель. Я приказал немедленно трубить генеральное наступление". Забыв об опасности, гарибальдийцы преследовали королевских солдат. Вдруг полоса белого дыма очертила гору, и из укреплений грянули выстрелы. Через минуту гора стала похожа на извергающийся вулкан: из сплошной завесы дыма лился свинец и поражал наступающих. "Viva Garibaldi!", "Viva l'Italia!" загремело по ущелью и заглушило ответный рев бурбонцев, славивших своего короля.
_______________
* В 1801 году английский адмирал Нельсон бомбардировал
Копенгаген и за два дня сильно разрушил город.
Гарибальдийцы бросились на штурм. Перед ними вставало семь террас, семь подступов к врагам, - их надо было взять все семь, одну за другой. Каждый шаг был смертью, и каждый шаг был победой. Стрелки карабкались, отчаянно цеплялись за каждый камень, каждый, самый маленький, выступ. Наверху враги, надежно спрятанные за укреплениями, расстреливали гарибальдийцев почти в упор. Пули, пули... Ядовитый свист у самого уха - и рядом падает товарищ, брат... Опять свист - и опять падает очередная жертва.
Вот показался белый клуб дыма, звук орудийного выстрела широко разлетелся по ущелью, и граната, шипя и вертясь, зарылась где-то позади гарибальдийцев, осыпав их землей. В то же мгновение упал, сраженный пулей, знаменосец - генуэзец Скиаффино.
– Знамя! Наше знамя!
– закричали гарибальдийцы.
Молодой сын Гарибальди, Менотти, на бегу схватил знамя, поднял его и понес вперед. Пуля вонзилась в руку Менотти, он выронил древко, но уже кто-то из волонтеров снова перехватил знамя. Высоко взметнулось красно-бело-зеленое полотнище. Внезапно вокруг него завихрился человеческий водоворот, гарибальдийца, который нес знамя, повалили и пристрелили. Знаменем завладели бурбонцы.
Какая ярость охватила гарибальдийцев, когда они увидели, что их святыня - знамя свободы - в руках неприятеля! Вперед вырвался седьмой отряд, где сражались наши друзья. Пучеглаз, Марко Монти, Лев и Александр одними из первых ворвались на неприятельский бруствер.
Перед ними было орудие с запряжкой и зарядным ящиком. Вот оно! Завладеть этим орудием, обратить его против врагов! Все четверо принялись штыками прокладывать себе дорогу к пушке. Александру удалось прорваться к зарядному ящику, но тут его атаковали неприятельские солдаты. Он потерял в пылу боя кепи и, растрепанный, разгоряченный, с одичалым лицом, отражал штыки врагов.