Заколдованный круг
Шрифт:
Так оно и было. Он повторил ее имя по меньшей мере раза четыре-пять, пока не понял, что Рённев без сознания.
— Потом ты попросил меня зажечь свечи, поднял ее и отнес в спальню, я откинула покрывало, ты ее раздел, и мне казалось, будто я не смею смотреть, а ты все без конца звал ее, а она была без сознания и не отвечала… Это я помню. Но это все как сон…
Ховард помолчал.
— То есть, — вымолвил он наконец, — все это время ты думала, будто я убил Рённев? Что же ты передумала, живя под одной крышей с убийцей?
Она ответила не сразу. Но от
— Я думала, — ответила она в первый раз громко, — я думала, что пойду за тебя в огонь и в воду.
Когда он наконец обрел дар речи, то сначала попытался обратить все в шутку.
— Нет, я не убивал Рённев. Это большое несчастье, что и говорить, но из-за него тебе не придется идти за меня в огонь и в воду. Пожалуй, Рённев отчасти сама виновата в собственной смерти. А может, несчастье подкарауливало ее за порогом и вот нагрянуло. Или это судьба, кто знает… Что же ты подумала, когда очнулась и увидела Рённев на полу?
Кьерсти опять прошептала:
— О, я так испугалась!
И снова в его мозгу неуловимо промелькнула тень воспоминания.
Он промолчал.
А она продолжала говорить и опять еле слышно:
— Иногда мне снится этот вечер… Как я стою с ножом. И мне так страшно!
Ховард не ответил.
Кьерсти продолжала уже громко:
— С чего ты взял, что Рённев была… что Рённев была не в себе в последнее время?
— О… — Ему именно ей не хотелось об этом говорить. — По многим причинам. Но еще и потому, что она вдруг без всякого основания стала ненавидеть тебя. С ней даже говорить об этом было бесполезно.
Кьерсти сидела, уставившись на пламя свечи, мысли ее были далеко.
— Ох… — вздохнула она. — Это совсем не вдруг. Я-то прекрасно понимаю, почему она ненавидела меня. Из-за этого нечего считать ее сумасшедшей. Я ее тоже ненавидела!
И она посмотрела на Ховарда с вызовом и торжеством во взгляде.
— Кьерсти! — сказал он. — Ты не должна думать, а тем более говорить об этом. Я же видел, что Рённев последнее время относилась к тебе скверно. Но она умерла. Не забывай об этом, Кьерсти.
— Ладно, Ховард, — покорно ответила Кьерсти.
Лестница заскрипела. Закутавшись в шаль, спускалась Гуру. Она остановилась в прихожей и заглянула в комнату через распахнутую дверь.
— Мне показалось, ты ушел провожать Нурбю, и я хотела посмотреть печку, — пробормотала она.
— Нет, я только выпустил его. А потом проветрил комнату. Может быть, ты это слышала. Завтра ты проветришь все еще разок.
Кьерсти поднялась к себе.
— Погаси свечи, Ховард, — сказала Гуру.
Ховард улыбнулся ей, и она, понимая, чему он улыбается, перед уходом обернулась и ответила ему застенчивой улыбкой.
Предостережения
Ховард не помнил, чтобы перед рождеством когда-нибудь стояли такие темные дни, как в этом году. Заморозки начались сразу после похорон — на несколько недель раньше обычного —, но снега не было. Потом погода переменилась — стало теплее, а вместо снега пошел дождь. Кстати, именно тогда Ховард с Юном охотились
Было тепло, пасмурно, дождливо, а среди дня вдруг становилось темно, как ночью. Лучину жгли целый день.
Люди в Ульстаде, встречаясь, говорили мало, а то и вовсе не произносили ни слова. За столом на кухне было тихо, все сидели опустив глаза или отводили взгляды в сторону. Во всяком случае, так было, когда Ховард глядел на кого-нибудь за столом. После ужина хусманы с такой поспешностью выскакивали из дверей, что можно было подумать, будто они стремились домой.
После разговора с Юном на горном пастбище Ховард знал или ему казалось, что он знает, почему это. Сплетни катились по селению, вырастали, плодились, как крысы в подземных норах. Бабы чаще, чем прежде, сновали с вязанием из дома в дом, забывали про скотину и мужей, дольше обычного возились с ужином, болтая о темных и скверных вещах.
— Ты слышала новость? Я слыхала…
Кьерсти ходила бледная, кое-что явно долетало и до нее, Гуру притихла и сникла, она-то слышала и того больше.
Юн этой осенью чаще заходил на хутор, хоть у него и не было никакой работы. И Ховард понимал почему — Юн хотел хоть немножко держать хусманов в узде, а самым пакостным заткнуть рты.
Часто, когда все расходились, Юн оставался посидеть. Тогда Ховард приглашал и Гуру — он взял за правило и считал разумным, как можно меньше оставаться наедине с Кьерсти. И Гуру, и Кьерсти это понимали.
Юн, как и прежде, шутил, смеялся и рассказывал невероятные охотничьи истории. Случалось, он смешил и обеих женщин. Тогда Ховард спускался в погреб и приносил кувшин пива. И тот, кто подглядывал за окнами — а кто-нибудь стоял там частенько, они это знали, — только диву давался, как веселились в этом доме, где только что гостила смерть.
Будет о чем посудачить, думал Ховард. Ну да пусть!
За месяц до рождества в церкви читалась проповедь. Ховард взял с собой Кьерсти и Гуру. Он заметил, что у церкви народ перед ними расступался, и подумал, заметят ли это женщины. Наверняка заметили — у женщин на такое нюх как у собак.
Совершал богослужение капеллан, господин Пэус. На сей раз с ним приехала и его жена Лисе — они уже были женаты много лет.
После службы Ховард подошел к господину Пэусу справиться о здоровье господина Тюрманна. Он совсем плох, сказал капеллан, с постели не поднимается.
— Вот беда-то какая, — сказал Ховард и добавил: — Мне бы хотелось поговорить с ним кое о чем. Но, видно, придется обождать.
Господин Пэус подтвердил, что так будет лучше.
Лисе вела себя с подчеркнутой сдержанностью. Она поклонилась Ховарду, но потом почти не поднимала глаз.
Вот уже десять лет прошло с тех пор, как Ховард ежедневно виделся с ней и ее сестрой Анной Маргретой.
Словно это было в другой жизни.
В понедельник Ховард отправился в сарай, где Юн хлопотал с дровами. Он-то не ходил в церковь и не видел, как вокруг них посреди толпы прихожан сразу образовалась пустота. Он спросил Юна, что сплетни — растут или пошли на убыль.