Закон маузера
Шрифт:
Его полнила приятная опустошённость — он выписал, вычертил всё, чем Фанас наградил его память, от чего драгоценная папка распухла — завязок едва хватало, чтобы затянуть узелок.
Если только он сумеет донести сие сокровище до своих, если командование соблаговолит выслушать его и поверит, то Россия обгонит все страны, включая зловредную Англию и нагловатые САСШ, [48] лет на десять, как минимум. Если…
Кирилл вздохнул. Вот именно — если…
Вошёл
48
Северо-Американские Соединённые Штаты, как тогда было принято называть США.
— Чего это вы в печали, капитан? — поинтересовался Евгений Борисович.
— Я закончил с писаниной…
— Отлично!
— Донести бы, — забубнил Авинов, — не потерять бы…
— Вот что вас волнует… — протянул Петерс.
— Ещё как… — вздохнул Кирилл. — А если даже и донесу и передам из рук в руки, да только не поверят мне? Или поверят — и отдадут на откуп чиновникам? И начнётся… То волокита, то взятки… Агентам иностранных разведок даже красть не придётся мою писанину, они её купят по дешёвке! И выйдет так, что я, решив облагодетельствовать родные пенаты, их же и погублю!
— Кирилл Антонович! — повысил голос капитан. — Не говорите ерунды, ладно? Решать, что делать с вашей «писаниной», как вы выражаетесь, станут Ряснянский, Корнилов, Колчак, наш Дроздовский. И мне пока не приходило в голову считать их волокитчиками или взяточниками!
— Да я понимаю…
— Ну раз вы всё понимаете, то прошу к столу! Картошечки варёной на вокзале купил. С укропчиком!
— А я сальца достал, — добавил Кузьмич, — да хлебушка.
— Живём! — подытожил Петерс. — Поедим — и на боковую! Нам ещё долго ехать…
…За окном темнела ночь, последняя ночь в пути.
Завтра, ближе к обеду, поезд должен был прибыть в Ростов-на-Дону.
Кончится, наконец, столь долгое ожидание и нервные гадания: «Поверят — не поверят?»
Авинов проснулся посреди ночи, разбуженный частыми гудками паровоза.
Он сел, протирая глаза, прислушиваясь, мало что разумея спросонья, и тут резко зашипели, завизжали тормоза.
Вагон дёрнуло так, что люди падали с полок.
— Что за чёрт?! — выругался Петерс, хватаясь за столик.
Отгремели сцепки, и донеслась приглушённая пальба.
— Гаси свет!
В наступившей темноте окно, расписанное инеем, озарилось бледно-голубым лунным сиянием.
Прижавшись к прозрачной «щёлочке», Кирилл разглядел фигуры конников, скачущих по степи — чёрных на серебристом фоне.
— Господа! — разнеслось по вагону. — Это «зелёные»!
— Вот вам и ответ, Евгений Борисович! — сказал Авинов, весьма шустро одеваясь. — Что это за черти такие!
— Скорее уж они красно-зелёной масти, —
— Евгений Борисович, — серьёзно сказал Кирилл, засовывая свою «писанину» под френч, — не сочтите за жеманство, но, если меня убьют, эта папка не должна достаться врагу.
— Кирилл Антонович, не спешите себя хоронить!
Загулявшая пуля прошила стенку вагона над самым окном. Послышались револьверные выстрелы из вагона — офицеры отстреливались.
Мимо, по коридору, пробежал поручик в исподнем, на ногах у него были валенки, на плечи накинут полушубок, а руки его оттягивал ручной пулемёт «льюис».
— Сейчас я их из «люськи» причешу! — звонким голосом прокричал поручик.
— В тамбур, Микки, в тамбур!
— Ротмистр, где ваша винтовка?
— На полке, господин капитан! Патроны в подсумке!
— Окружают!
— Их больше с левой стороны! Туда дверь открывай, туда!
— А почему стоим?
— Дорога перекрыта! Эти гады выложили на рельсах целый штабель шпал!
— Давай, Микки, давай!
Лязгнула дверь, и тут же загоготал пулемёт.
— Кузьмич!
— Туточки я, ваш-сок-родь, не сумлевайтесь. Будьте благонадёжны, приголублю со всем нашим старанием!
Авинов застегнул пуговицы и затянул ремень. Потрогал папку.
Не вывалится…
— Евгений Борисыч?
— Я готов.
С гнусавым зудом залетела пуля, прошибая боковое окно.
Стекло посыпалось колко и звонко, в вагон ворвался свежий, очень свежий воздух, донося звуки стрельбы, глухой топот копыт, дикие крики.
Кирилл вооружился сразу и маузером, и парабеллумом, стреляя за окно с двух рук.
Проносившийся мимо всадник схлопотал пулю и обвис в седле. Кусочек горячего свинца вонзился рядом с головой Авинова, расщепив раму.
Стрелка тут же выцелил Исаев.
Манлихер грохнул один раз, и этого было достаточно — чалдон не умел промахиваться.
— Господа офицеры! Выходим! Надо разобрать шпалы!
— Александр Николаич! — закричал поручик. — Вы идите, а я вас прикрою!
Кирилл ссыпался по ступенькам, сразу проваливаясь в снег. Плотный, налитой здоровьем капитан, наверное, тот самый Александр Николаич, прижимался к стенке вагона, держась за плечо и кривя лицо.
— Попало? — спросил Кирилл.
Капитан кивнул, морщась.
— Поручик, прикрывайте! Евгений Борисович! Господа! За мной!
Спотыкаясь и пригибаясь, Авинов побежал к пыхтевшему паровозу, изредка нажимая на курок, чтобы отогнать самых настырных.
А те выли и лезли — всадники в тулупах и треухах, похожие на монголов Батыя, то и дело выносились из степи.
Было ли их действительно много или вокруг поезда кружил один и тот же отряд, уходя во тьму и являясь из тьмы? Бог весть…
Остановившись у паровозной будки, Кирилл крикнул:
— Эй! Живы?