Зал ожидания
Шрифт:
Дальше Маша не слышит.
Собор огромен. Он светится – как солнце – и нависает над снующими людьми. Напротив собора – кафе с рассыпанными по площади столиками, людей за ними немного, но Маша уверена: они счастливее всех на свете. От площади разбегаются переулки, Маша сбивается на шестом, камень под ногами пышет жаром, всё вокруг в полуденной жаркой дымке. Солнце – как и собор – нестерпимо. Город из снов, из книг, из мечты.
Всё началось с Льва Толстого.
В семье Маши читали много, упоённо собирали библиотеку, дополняя собрания сочинения бабушек и прадедушек томиками с барахолок, новинками из книжных.
Перед восьмым классом Маша дочитывала
Маша прочла всё об Испании и от Испании, что было дома и в ближайших библиотеках: «Толедские виллы», «Алгамбру», «Дон Кихота» и забытого «Гусмана де Альфераче». И «Кадис» Бенето Переса Гальдоса, перечитанный не меньше десяти раз, открываемый в тоске и радости, в беспокойстве и безмятежности.
Тогда Маша не думала, что когда-нибудь поедет в Испанию: первые туристы уже начинали потихоньку выезжать из крошащегося Союза, но оказаться среди них и представить было нельзя. Только на уроке географии, силясь сквозь особенности ландшафта, языков и народностей увидеть то, о чём она читала у Гальдоса, Маша поняла – Испания реальна. Она действительно существует. Всё, что казалось размытым и недостижимым, обрело очертания, заполнилось хлынувшим солнцем, запахло солёной от моря кожей.
С этой же недели Маша начала учить испанский с пожилой переводчицей старой формации, идейной курильщицей, кашляющей хриплыми «хотами». Она же и помогла Маше поступить на переводческий факультет лингвистического университета.
Учёба была простой: лёгкой рукой, затылочным чувством Маша раскидывала апострофы и запятые. Сразу же поняла и полюбила субхунтиво – время, которого нет. Привыкла ставить знаки в начале предложения: ?а как иначе ты поймёшь, что я собираюсь задать вопрос? Весна – примавера, дорога – камино, радость – алегриа. Слова заново обретали смысл, перевоплощались.
После окончания первого курса родители Маши подарили ей туристическую поездку в Кадис на шесть недель.
– Город невозможно узнать на экскурсии.
Рядом с Машей – Матео, он родился и вырос в Кадисе, живёт в старой части города, на кайе Сопранис, вместе с родителями и абуелитой – бабулей, выбирает университет и счастлив с ней познакомиться настолько же, насколько же недоумевает, почему она примкнула к нудной, замшелой туристической группе. Всё это он рассказывает – разумеется, на испанском – осоловевшей от ирреальности происходящего и скорости испанской речи Маше за три минуты, за которые – удивительно! – медлительная русская группа умудряется оказаться на другой стороне площади и скрыться последними спинами в переулке.
– Невозможно, imposible, naturalmente! Бамо! – говорит Матео, как и экскурсовод не договаривая окончания, и мотает головой: тёмные, блестящие, небрежные кудри, свет и праздник.
– Пойдём! – говорит Матео. – Я вас познакомлю.
И Маша идёт.
Время
Во второй день в Кадисе дождь, пляска мокрой листвы, площадь Испании с памятником конституции 1812 года, сады Кампоамор, столик на улице под огромным зонтом, сухое вино, сладкий портвейн, бесконечные крошечные закуски – тапас, вид на море с каменной высокой набережной.
В третий Маша с Матео доходят до пляжа Калета – настоящий край света, ближе к закату быть невозможно. Кудри Матео неожиданно мягкие, рассыпаются под пальцами, а когда намокают, становятся прямыми – так он выглядит совсем тоненьким, хрупким. На пятый день Маша просыпается на кайе Сопранис – к пробуждению Матео сбегал за её вещами в отель («и тебе просто так их отдали? конечно, отдали, меня же все здесь знают, и тебя знают») и сварил кофе – и больше не уезжает.
На книжной полке в его комнате – Лопе де Вега и Гальдос. В оригинале.
Альдемар. Флорела. Кадис. Город не из мечты – во сто крат лучше.
За пару недель о камень и песок Кадиса обтёсываются острые уголки слов, уходит прилежное студенческое выговаривание. Кожа становится темнее розовинки ногтя. Больше никто из местных жителей не пытается говорить с Машей на другом, чужом языке.
Матео говорит:
– Я всегда знал, что это лучшее место на Земле. Но не знал, что оно может быть ещё лучше.
У Маши много новых имён. Матео старомодно называет ее mi media de naranja, половинкой апельсина, называет Маритой – любимой. Его родители говорят кариньо, милая, с мягким «н», но без привычной нам «й» в разделителе мягкого знака.
Маша прикипает нахлёсточным сварочным швом, вросшими друг в друга привычками – немного от тебя, немного от меня: обязательный утренний кофе, но никакого завтрака до десяти.
Матео – потрясающий проводник. Он не экскурсовод по Кадису, он его житель. Друг. Кадис сплёлся с Матео: Матео смеётся, и Кадис отвечает ему россыпью солнечных бликов в воде. Матео грустит, и город налетает viento de levante – восточным ветром – свести жителей с ума стуком о ставни. Долго они, к счастью, никогда не грустят.
Максималистичный, открытый, безумный – Маша думает о Матео и Кадисе в одних категориях.
В один из дней Маша с Матео выходят к вокзалу: люди группами заходят в огромные двери, туристы с огромными чемоданами, местные жители с провожающими родственниками.
Матео вздыхает, крепко – излишне – сжимает её пальцы:
– Несчастнейшие из людей. Я никогда отсюда не уеду. А ты, ниньо?
Маша толкает тяжёлые двери вокзала наружу и выходит на вокзальную площадь. Маше сорок пять, она кандидат наук и профессор лингвистического университета. В Кадисе она во второй раз в жизни.