Зал ожидания
Шрифт:
Она себя берегла, ещё как. Она и вправду ездила в командировки, но вовсе не так часто, как он думал, и не так уж это было утомительно. Добрая половина этих командировок – флирт, интрижки, лёгкие измены, совместный отдых со случайными мужчинами. Такие мужчины никогда не попадали в её коробку. Так что угрызения совести её не мучили: не попал в коробку, значит, не считается. Значит, всё хорошо.
После процедуры новый мужчина не появлялся удивительно долго. Не то чтобы у неё совсем никого не было, но это было настолько несерьёзно, что не требовало посещения
Поле исполнилось уже пятьдесят, когда она познакомилась с ним. Он был старше на одиннадцать лет. Это был минус, в последнее время она предпочитала мужчин моложе себя. Но он не исчез после нескольких встреч, как исчезали те молодые красивые, и это был плюс. Он тоже был красив. Без детей и бывших жен. Они встретились на юге, куда она приехала с одной сумочкой. Всё остальное она, как всегда, собиралась купить на месте. Первым делом – туфли. Она поехала, в чём была, а была она в неудобных босоножках. Пора бы уже завязывать с каблуками, вот и доктор всё – варикоз да варикоз. Поля всего-то наклонилась поправить застёжку, а когда выпрямилась, сумочки, которую она пристроила на скамейке рядом, уже не было. Пока она беспомощно оглядывалась, подошёл он. Поля сразу поняла, что это не он, а ОН. Не то чтобы у неё что-то ёкнуло – она с юности не верила во все эти «ёки». Но он держал её сумочку, и это был почти что знак, особенно на фоне её многолетнего безмужья.
Завертелось быстро. Она могла бы сказать, что всё было, как в двадцать лет. Но она не помнила, как оно было в двадцать лет. Но если бы нужно было придумать их отношениям название, это было бы «лёгкость». Так, легко, играючи, он позвал её замуж. Она снова хохотала. Замуж она не собиралась, но было приятно.
Они прожили вместе десять лет. Десять чудесных лет. Десять лет смеха, путешествий, шёпота и ночных откровений. Десять лет лёгкости. Она рассказала ему обо всём. Кроме института мозга и коробки, перемотанной скотчем, которая лежала в глубине комода.
Всё закончилось 23 июля. Они собирались в очередной отпуск, вещами, как всегда, занимался он. Она по-прежнему ездила налегке. Её пляжные тапочки, полотенца, три купальника и панамку от солнца – всё это теперь упаковывал он, чтобы ей не приходилось потом бегать по магазинам с облупившимся носом и больной головой, втридорога покупая туристические товары. Она никогда не думала, что лёгкость может быть такой надёжной.
В тот день, 23 июля, он поехал к приятелю, хотел оставить дубликат ключей от дома на время их отъезда. А через два часа ей позвонили из больницы. Авария. Живой. Состояние средней тяжести. Она с трудом воспринимала слова. Казалось, они скользили по ней, но не попадали внутрь. Номер больницы смогла записать с третьей попытки.
Когда-то учёные выяснили, что солнечный свет помогает выздоровлению больных, и с тех пор во всех больницах мира непрекращающееся утро. Утренний свет признан самым комфортным. Дневной вы найдёте в больницах попроще. Поле повезло: там, куда попал он, было вечное утро. А значит, и врачи опытнее, и содержание лучше. Усталый доктор говорил нехотя, а потому неразборчиво, всё время норовил уйти, и Поле приходилось хватать его за руку. Он морщился от её беспардонности, но
– У него амнезия. Он не помнит последние десять лет.
– Этого не может быть.
– Может.
– Он не мог меня забыть.
– Мог.
На долю секунды в лице доктора мелькнуло что-то человеческое. Эта немолодая женщина казалась жалкой, хотя ему не было жалко её. Ему никого не было жалко, но он любил наблюдать за людьми. Белое лицо с оранжевыми пятнами румян, неровно подведённые губы, как две пластилиновые колбаски. Старенькая девочка, тетушка фавна на копытцах-каблуках.
Ей разрешили увидеть его только через несколько дней. Он сидел на кровати, спустив босые ступни, смотрел вниз и сосредоточенно шевелил пальцами ног.
– Алёша, здравствуй, – робко позвала она.
Он не реагировал. Она села напротив и заглянула ему в лицо.
– Женщина! – он недовольно отпрянул. – Вам чего?
– Алёша, ты узнаёшь меня?
Он смотрел на неё неприязненно, и Поля как будто впервые увидела своего Алёшу. Хотя какой же он свой? То же лицо, те же руки, тот же запах, а весь чужой. Под его взглядом она вдруг остро почувствовала свои морщины, складочки и пигментные пятна, как будто она новобранец, который проходит строгую медкомиссию. Только в отличие от новобранца, который всегда годен, её в эту армию, похоже, не возьмут. Она видела, что не нравится ему. Человек, который ещё неделю назад составлял список её вещей для отпуска, сегодня говорит ей: «Женщина, вам чего».
– Алёша, это же я, твоя Поля.
– Женщина, уйдите, я устал.
Он залез под одеяло, натянул его до самой макушки, так что наружу торчали только пальцы ног. У неё защемило сердце. Она узнала бы его даже по этим пальцам. В голове, как по заказу, вспыхнула картинка: холодные ноги, на которые не хватило длины простыни, на большом пальце – бирка. Нет, только не так. Что угодно, только не бирка.
– Алёша, ты ведь вспомнишь меня?
Он даже не выглянул из-под одеяла:
– Ненормальная.
Ненормальная – несётся вслед, бьёт в спину, звучит в ушах, пульсирует в мозгу.
Поля не помнила, как добралась домой. К Алёше её больше не пускали, сказали – он запретил. Она пыталась объяснить, пыталась сказать, что она для него – та самая, единственная, даже почти жена, он просто забыл. Врачи кивали, соглашались, но к Алексею по-прежнему не пускали.
Она маялась дома и не могла выйти на улицу. Пойти куда-то, общаться с людьми казалось ей предательством. Домашняя работа не спасала. Она сидела в мировой сети, смотрела глупости, переключалась с одного на другое, пока реальности не смешивались в одну. А потом просто падала в незаправленную постель.
Как-то утром, спустя две недели после того, как Алёша выгнал её, она вспомнила о своей коробке. Как будто прежняя Поля вдруг проснулась и встряхнула старушку-себя: «Эй, очнись. Ещё мы из-за мужика не страдали! Вон сколько их у нас было, и каких!». А правда, каких? Все эти годы Поля предвкушала момент, когда сможет вскрыть свою коробку, но никогда не загадывала, когда и как это на самом деле произойдёт. И вот сейчас, в свои шестьдесят с копейками, она вдруг подумала, – а почему бы и нет. Любопытство, которого она никогда не испытывала, вдруг проснулось и вцепилось в неё, подзуживая: «Ну давай же, давай».