Заложник
Шрифт:
Причём, того Гранда опознавали исключительно по тесту ДНК оставшихся тканей. Ведь, если у этого, кхм… Ратника, отсутствовала только треть тела, то у Гранда Огня осталось меньше половины: ноги, таз и часть живота с пупком. Всего, что выше пупка, просто не было. Разъело и растворило чем-то очень похожим на кислоту, но гораздо более агрессивным и… «всеядным», что ли? Как лучше подобрать слово, если это что-то растворило и мягкие ткани, и кости, и одежду, и защищённый навороченный телефон, и металлические части одежды? И частично асфальт тротуара под остатком тела.
Прибывшие на вызов медики из бригады скорой
Вызвали специальную бригаду, из специальной больницы. Вместе с группой из Имперской «охранки», которым теперь предстояло разбираться во всём случившемся.
Кстати, на место происшествия, после прибытия и работы «охранки», даже лично Император приезжал — своими собственными глазами смотрел на останки Гранда. Не один приезжал, а вместе с представителями посольства ЮАИ, которые пробы ДНК с трупа брали — на слово не поверили, что это именно Хавьера Осирио ноги, а не какого-нибудь подставного бродяги: с Русского Императора станется и такой фортель закрутить.
Юноша, кстати, до прибытия на место Императора, с места происшествия эвакуирован не был — помощь ему оказывалась прямо там. Хотя? Какая именно помощь, если, не смотря на все свои столь страшные повреждения, он был стабилен: сердце билось, дыхание, хоть и очень слабое, но было, остальные органы работали, даже кровотечения не было, так как тот жар, что нанёс рану, спёк и закупорил все крупные и мелкие сосуды на срезе. Так что, с эвакуацией можно было и не спешить.
Князь Долгорукий, Пётр Андреевич, отец раненного юноши, прибыл уже непосредственно в больницу, в палату, когда назначенный лечащий врач разрешил посещение.
Князь Долгорукий молчал. Он молча выслушал доклад врача о состоянии пациента. Потом долго молча стоял у кровати. И даже какое-то время молча гладил юношу по уцелевшим коротким волосам, когда остался с ним в палате один.
Потом ушёл. Больше посетителей не было. Тех, кто бы в палату заходил. А так — в больницу прибывали и из Лицея люди, осведомлялись о состоянии пациента. Конкретно: Директор Лицея лично, Начальник курса и Куратор группы, к которой был приписан этот юноша. Через тонкую неплотно прикрытую дверь палаты было слышно, как они общались с доктором. Поговорили и ушли. А юноша остался в палате один. Только он и мерно попискивающие и помигивающие приборы. И мерно поднимающаяся и опускающаяся часть аппарата искусственной вентиляции лёгких — аппарат поставили, так как, в какой-то момент, уже в самой больнице, дыхание юноши настолько ослабло, что почти полностью пропало. Врач принял решение о применении аппарата — перестраховался.
Тишина. Полумрак. Спокойствие.
В какой-то момент, уже под самое утро, в «собачью вахту», как ещё принято называть это время, тихонечко и бесшумно отворилось небольшое окно комнаты. Окно, расположенное на десятом этаже отдельно стоящего здания корпуса центральной Петроградской больницы.
По палате протянуло лёгким, почти незаметным ветерком.
Довольно долгое время в палате совершенно ничего не происходило и не менялось. Всё было так же спокойно, размеренно и тихо.
А потом писк приборчика, его периодические сигналы стали ускоряться и звучать тревожнее. Ещё тревожнее. Потом полностью прекратились, слившись в громкий монотонно-тревожащий писк, свидетельствующий и оповещающий персонал больницы — дежурную бригаду медиков-реаниматоров о том, что сердце пациента остановилось. Перестало биться. Пульс исчез.
Не прошло и минуты, как палата наполнилась шумом, суетой, голосами и людьми в белых халатах и синих медицинский спец-костюмах, в масках и перчатках.
Сорок пять минут длились реанимационные мероприятия. Сорок пять минут всеми мыслимыми и немыслимыми средствами и способами врачи пытались вновь запустить сердце юноши. Не получилось. И через сорок пять минут им-таки пришлось констатировать факт смерти.
Группа реаниматологов вышла из палаты, на ходу стягивая с рук перчатки. Младший медицинский персонал отключил от тела приборы, вытащил трубки, отсоединил капельницу, накрыл тело белой простынёй вместе с головой. Затем тело перегрузили на специальную каталку и увезли в морг. В палате снова стало темно и тихо.
И лишь на пару секунд, в дальнем углу помещения показался-мелькнул высокий человеческий силуэт, впрочем, тут же снова переставший быть видимым. Потом приоткрылось окошко, дёрнулась шторочка. Снова закрылось…
Я жадно, с хрипом втянул в себя воздух, резко садясь в своей постели. Несколько долгих секунд потребовалось на то, чтобы сообразить и перестроиться к обстановке и резко изменившемуся восприятию.
— Джевахов!… — тихо и зло выдохнул я, сквозь сжатые зубы тихо, чтобы не будить окончательно, итак, уже заворочавшуюся жену. — Сссука!..
* * *
Глава 30
* * *
Ванная комната, в которую вошёл высокий стройный мужчина, которого, пожалуй, стоило бы назвать долговязым, была не то, чтобы, прям, роскошной, но и дешёвой её отделку и оборудование тоже не назовёшь. Хотя, а как могло быть иначе в одной из квартир преподавательского корпуса Царско-сельского Императорского Лицея? Ведь, здесь не только обучались Одарённые Дворяне, отпрыски самых богатых и влиятельных Семей Империи, но и обучали — тоже Дворяне. Тоже Одарённые. И тоже относящиеся к классу богатых и привилегированных.
Так что: площадь комнаты, как у целой средней квартиры в среднем городе, отделка белых стен лепниной и золотыми узорами, натуральный камень пола, приятные дорогие коврики под ногами, зеркала на стенах, односторонней прозрачности окно с видом на парки и озеро. Ну и сама ванна — длинная, просторная, стилизованная под старину, с золочением бортиков, стоящая на изогнутых кованных, и опять же, золочёных ножках в центре комнаты.
Длинная — индивидуальный заказ, дабы долговязый хозяин квартиры комфортно в ней мог поместиться весь, не поджимая колен к подбородку. Ну, он ведь мог себе это позволить!