Заметки о японской литературе и театре. (часть)
Шрифт:
(XI — 2692)
Хоть и будешь в голос плакать ты, Вспоминая с грустью обо мне, Но, прошу, открыто не горюй. Чтобы было незаметно для других, Чтобы люди не могли узнать…(XI — 2604)
О цветок прекрасный каогахана, Что поднялся на холме В Миядзиро, Не цвети и лепестков не раскрывай, Будем мы скрывать свою любовь!(XIV — 3575)
В
(II — 114)
О, если сердце чистое такое, Как в алтарях святые зеркала, Ты милому однажды отдала, Пусть люди после осуждают это, Что будет значить для тебя молва?(IV — 673)
Ах, для меня людские толки не кручина, Об имени своем не сожалею я, Теперь я не такой, И если ты — причина, Пусть сотни раз шумит о нас молва!(IV — 732)
Характерно, что относящиеся к сравнительно позднему периоду трудовые, обрядовые песни "Манъёсю", особенно календарная поэзия, отличаются определенной лирической направленностью.
Описание трудовых действий и т. п. служит часто лишь поводом для обращения к любимому человеку, для выражения любовных чувств:
Целый день толку я белый рис, Грубы стали руки у меня, Хорошо бы, если б в эту ночь Молодой хозяин мой пришел, Тронул их и пожалел меня.(XIV — 3459)
У Аками, у горы, Рвали с корнем травы на полях, И с тобой встречались мы вдвоем. О, как дорога мне милая моя, Что вступает нынче в спор со мной.(XIV — 3479)
В календарной поэзии выделены особые циклы любовных песен, связанных с каждым сезоном.
Усиление лирического начала в народной поэзии в ходе ее развития можно рассматривать также как проявление ранних черт гуманизма, как возрастание интереса к душевному миру человека, которое ведет к утверждению его внутренних достоинств, что получает наиболее полное выражение уже в литературной поэзии раннего средневековья.
Кстати, в поэзии "Манъёсю", как авторской, так и народной, гуманистические представления имеют как бы различную окраску — этическую, эстетическую, социальную.
Гуманистические представления этической окраски по своей природе неоднородны. Одни порождены религиозно-этическими и философскими учениями, проникшими с материка — из Кореи и Китая, другие возникли естественно и развивались в местных условиях.
Сочувствие пограничным стражам, отправляющимся из восточных провинций на далекий о-в Кюсю на тяжелую службу, печаль о погибших в дороге странниках, обычно крестьянах, возвращавшихся домой после отбывания воинской или трудовой повинности, — все это имеет естественную основу — присущее человеку чувство сострадания.
Он лежит(XIII — 3336)
И отец, и мать, И жена, и дети там, Верно, ждут, когда придет, Неотступно глядя в даль. Вот она, печаль людей.(XIII — 3337)
Ведь, наверное, тебя, что здесь лежишь У глубокого залива, на земле, Ждут: "Вот нынче, нынче он придет", О, как жалко бедную жену!(XIII — 3342)
На местной почве возникли и трогательные предания древности о красавицах, которые расстаются с жизнью из сострадания к влюбленным в них рыцарям, готовым погибнуть в споре из-за любви (кн. XVI).
А вот назидательные высказывания о любви к родителям, к детям, к жене в песнях кн. V указывают уже на влияние конфуцианской морали, энергично насаждавшейся в VIII в. в стране. Это специально отмечается в предисловии к песням, это отражают и сами песни:
Взглянешь на отца и мать — И почтенья полон к ним, Взглянешь на жену, детей — И любви исполнен ты. В мире здесь — Закон таков…(V — 800)
В отдельных случаях, однако, нельзя не учитывать возможность смешанного влияния чужеземных культур и самобытного мироощущения. Те же песни пограничных стражей, часто наивные и примитивные, наполненные трогательной любовью и заботой о родителях, могут быть выражением исконной морали, связанной с культом предков, лежащим в основе древних верований и местной религии синто, и вместе с тем в какой-то мере отражать влияние конфуцианских доктрин:
Оттого, что мой великий государь Отдал высочайший свой приказ, Я оставил и отца, и мать, Что берег я, как сосуд святой, И пришел сюда с молитвою о них!(XX — 4393)
Ведь жизнь, которую хочу я сохранить, Дары неся на алтари застав, Чтоб умолить богов — Крушителей земли, Я для родителей любимых берегу!(XX — 4402)
Характерно в этом отношении и предание о старике Такэтори, предписывающее уважение к старости.
Черты гуманизма мы можем также отметить в поэтических произведениях, воспевающих дружбу и любовь. Выраженные в художественной форме идеи дружбы и любви — также проявление гуманистических начал в древней поэзии, в основе которых — общечеловеческие идеалы глубоких чувств, способствующих рождению высоких устремлений, утверждению достоинства человеческой личности.
Пока живу, я буду ждать, любимый, Я буду ждать, пока ты не придешь, О, долго ждать! Пока не ляжет иней На пряди черные распущенных волос…