Замогильные записки Пикквикского клуба

Диккенс Чарльз

— Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, — здравствуй, сынъ мой.

— Здравствуй, старецъ, — отвчалъ Самуэль. — Я звалъ тебя около полдюжины разъ; но ты, кажется, не слышалъ меня.

— Не слышалъ, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ, устремивъ опять задумчивый взоръ на пылающій каминъ. — Я былъ въ эмпиреяхъ, другъ мой Самми.

— Гд? — спросилъ Самуэлв, усаживаясь подл отца.

— Въ эмпиреяхъ, сынъ мой, между небомъ и землею. Я думалъ о ней, Самми.

Здсь м-ръ Уэллеръ старшій поворотилъ голову въ направленіи къ доркинскому кладбищу, давая такимъ образомъ замтить, что слова его относились къ покойной м-съ Уэллеръ.

— Я думалъ, другъ мой Самми, — сказалъ

м-ръ Уэллеръ, бросая на своего сына выразительно серьезный и глубокомысленный взглядъ, какъ будто въ ознаменованіе, что настоящее его объясненіе, несмотря на видимую странность, исполнено глубочайшей и чистйшей правды, — я думалъ, Самми, что мн все-таки очень жаль, что она скончалась.

— Это такъ и должно быть, — отвчалъ Самуэль. — Я не удивляюсь.

М-ръ Уэллеръ старшій одобрительно кивнулъ головой, затянулся, выпустилъ изъ своихъ губъ облако дыма и опять устремилъ неподвижный взоръ на каминъ.

— Признанія ея были очень трогательны, Самми, — сказалъ м-ръ Уэллеръ посл продолжительнаго молчанія, разгоняя рукою сгустившійся дымъ.

— Какія признанія?

— Т, что она сдлала мн въ продолженіе своей болзни.

— Что-жъ это такое?

— A вотъ что, сынъ мой. — "Уэллеръ, — говорила она, — мн приходитъ въ голову, что я едва-ли добросовстно выполнила свои супружественныя обязанности передъ тобою. Ты человкъ простой и добросердечный, и моимъ непремннымъ долгомъ было — устроить твое домашнее счастье. Теперь, когда уже слишкомъ поздно, я начинаю думать, что призваніе замужней женщины состоитъ главнымъ образомъ въ исполненіи разныхъ обязанностей, которыя относятся къ ея собственному дому, и небрежное исполненіе ихъ нельзя оправдывать страстной приверженностью къ религіи, частыми посщеніями церквей и часовенъ. Я не обращала должнаго вниманія на свои домашнія обязанности и расточала свои достатки вн дома, что вело только къ разстройству нашего домашняго счастья и огорчало тебя, Уэллеръ. Теперь поправить этого нельзя; но я надюсь, Уэллеръ, что ты не помянешь меня зломъ посл моей смерти. Думай обо мн, какъ о женщин, которую ты зналъ прежде, чмъ она связалась съ этими людьми". — «Сусанна», — говорю я, — надобно признаться теб, другъ мой Самми, что эта рчь пронзила всю мою голову, въ этомъ я не запираюсь, сынъ мой, — "Сусанна, — говорю я, — ты была доброю женой, хотя мало-ли что, кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ, и, стало быть, нечего распространяться объ этомъ. Крпись и будь мужественна, душа ты моя, и вотъ ты увидишь собственными глазами, какъ я вытолкаю въ зашеекъ этого пройдоху Стиджинса."- Она улыбнулась при этихъ словахъ, другъ мой Самми, и тутъ же испустила духъ, — заключилъ старый джентльменъ съ глубокимъ вздохомъ.

Послдовало продолжительное молчаніе. Старецъ раскурилъ новую трубку и погрузился всей душой въ печальныя размышленія, вызванныя послдними воспоминаніями.

— Длать нечего! — сказалъ наконецъ Самуэль, ршившись пролить посильное утшеніе въ отцовское сердце. — Вс мы будемъ тамъ, рано или поздно. Это есть, такъ сказать, общій человческій жребій.

— Правда твоя, Самми, правда.

— Ужъ если это случилось, такъ и значить, что должно было случиться.

— И это справедливо, — подтвердилъ старикъ, длая одобрительный жестъ. — И то сказать, что было бы съ гробовщиками, Самми, если бы люди не умирали?…

Выступивъ на огромное поле соображеній и догадокъ, внезапно открытыхъ этой оригинальной мыслью, м-ръ Уэллерь старшій положилъ свою трубку на столъ, взялъ кочергу и принялся разгребать уголья съ озабоченнымъ видомъ.

Когда старый джентльменъ быль занять такимъ образомъ, въ комнату

проскользнула веселая и зоркая леди въ траурномъ плать, кухарка ремесломъ, которая все это время суетилась въ отдаленномъ апартамент за буфетомъ. Бросивъ нжную и ласковую улыбку на Самуэля, она остановилась молча за спинкой кресла, гд сидлъ м-ръ Уэллерь, и возвстила о своемъ присутствіи легкимъ кашлемъ; но такъ какъ старецъ не обратилъ ни малйшаго вниманія на этотъ сигналъ, она прокашлянула громче и сильне:

— Это что еще? — сказалъ м-ръ Уэллеръ старшій, опуская кочергу и поспшно отодвигая кресло. — Ну, чего еще надобно?

— Не угодно-ли чашечку чайку, м-ръ Уэллеръ? — спросила веселая леди вкрадчивымъ тономъ.

— Не хочу, — отвчалъ м-ръ Уэллеръ довольно грубо и брезгливо. — Убирайтесь… знаете куда?

— Ахъ, Боже мой! Вотъ какъ несчастья-то перемняютъ людей! — воскликнула леди, поднимая глаза кверху.

— Зато ужъ не будетъ авось другихъ перемнъ: до этого мы не допустимъ, — пробормоталъ м-ръ Уэллеръ.

— Въ жизнь я не видывала такой печали! — проговорила веселая леди.

— Какая тутъ печаль? — возразилъ старый джентльменъ. — Все авось къ лучшему, какъ сказалъ однажды мальчишка въ школ, котораго учитель выскъ розгами.

Веселая леди покачала головой съ видомъ соболзнованія и симпатіи и, обращаясь къ Самуэлю, спросила: неужели отецъ его не сдлаетъ никакихъ усилій надъ собою?

— A я вотъ и вчера, и третьяго дня говорила ему, м-ръ Самуэль, — сказала сердобольная леди, — что, дескать, печалиться не къ чему, м-ръ Уэллеръ, и горемъ не воротишь потери. Не унывайте, говорю, и пуще всего не падайте духомъ. Что длать? Мы вс жалемъ о немъ и рады Ботъ знаетъ что для него сдлать. Отчаяваться еще нечего: нтъ такихъ напастей въ жизни, которыхъ бы нельзя было поправить, какъ говорилъ мн одинъ почтенный человкъ, когда умеръ добрый мужъ мой.

Кончивъ эту утшительную рчь, сердобольная леди прокашлялась три раза сряду и обратила на м-ра Уэллера взглядъ, исполненный безконечной преданности и симпатіи.

— А не угодно-ли вамъ выйти отсюда вонъ, сударыня? — сказалъ старый джентльменъ голосомъ ршительнымъ и твердымъ. — Чмъ скоре, тмъ лучше.

— Извольте, м-ръ Уэллеръ, — отвчала сердобольная леди. — Я говорила вамъ все это изъ сожалнія, сэръ.

— Спасибо, тетушка, спасибо, — отвчалъ м-ръ Уэллеръ. — Самуэль, вытури ее вонъ и запри за нею дверь.

Не дожидаясь исполненія этой угрозы, сердобольная леди стремительно выбжала изъ комнаты и захлопнула за собою дверь. М-ръ Уэллеръ старшій вытеръ потъ со своего лба, облокотился на спинку креселъ и сказалъ:

— Надоли, проклятыя! Вотъ что, другъ мой Самми; останься я здсь еще на одну только недльку, эта женщина силой заставитъ меня жениться на себ.

— Будто бы! Разв она такъ влюблена въ тебя? — спросилъ Самуэль.

— Влюблена! Какъ не такъ! Просто блажитъ, чортъ бы ее побралъ. Сколько ни гони ее, она все увивается здсь, какъ змя. Будь я запертъ въ патентованномъ браминскомъ сундук, она въ состояніи вытащить меня даже оттуда, Самми.

— Неужели! Что-жъ она такъ льнетъ?

— A вотъ поди ты, спрашивай ее, — отвчалъ м-ръ Уэллеръ старшій, разгребая съ особенной энергіей уголья въ камин. — Ужасное положеніе, другъ мой Самми! Я принужденъ сидть y себя дома, словно какъ въ безвыходной тюрьм. Лишь только мачеха твоя испустила духъ, одна старуха прислала мн окорокъ ветчины, другая горшокъ съ похлебкой, третья собственными руками приготовила мн кипятку съ ромашкой. Бда, да и только! И вдь вс он вдовицы, Самми, кром вотъ этой послдней, что принесла ромашку. Это — одинокая молодая леди пятидесяти трехъ лтъ.