Замок из дождя
Шрифт:
Он кивнул:
— Стать бродягой, например.
— Кем?
— Бродягой.
— Фил, не обижайся! Зачем впадать в крайности? Никто не собирается тебя разорять.
— А я и сам не собираюсь разоряться. — Он улыбался, глядя будто сквозь нее. Джессике отчетливо были видны слезы за его улыбкой. — Просто одна маленькая, но очень мудрая девочка звала меня стать бродягой. Просто путешествовать, пока хватит денег.
— А потом, когда они закончатся?
— А когда они закончатся… Не знаю. Наверное, просто жить. Не знаю, Джессика, ты извини, что я опять начал говорить про
— Ничего, я уже привыкла.
Лицо ее ничего не выражало, только в глазах снова притаился страх.
— Думаю, что тебе действительно пора взять паузу. Уезжай отсюда, тебе никогда не нравился Нью-Йорк, увози свою Селин, путешествуйте, а потом вернешься — посмотришь, что стало с бизнесом.
— То есть попросту все бросить?
Она подняла на него жесткий взгляд:
— Да. Больше тебе ничего не остается. Ты же не борешься за бизнес. Ты борешься только за Селин.
— Джессика!
— Но это так. Не обижайся, но с тех пор, как… да, наверное, с самого начала, потому что, как я понимаю, эти два события — появление в твоей жизни Селин и проблемы с бизнесом — совпали, ты только и делаешь, что бегаешь за ней. Дела тебя интересуют во вторую очередь.
— Ты намекаешь на то, что она принесла мне неудачу?
— О господи, ну вот опять! При чем тут это?! Почему ты в каждом слове видишь посягательство на честь и достоинство твоей Селин? Просто я тебе говорю, ты с самого начала смотришь не в ту сторону.
— Это мое дело, на что смотреть.
Джессика подняла ладони вверх и натянуто засмеялась:
— Все, сдаюсь. На эту территорию мне вход заказан.
— Да нет, просто… Ты всегда так о ней отзываешься… Ничуть не лучше придурка Сеймура.
— Нет, ты ошибаешься, я отдаю должное твоей Селин. Она, должно быть, по-своему мудра. Таких, как она, жизнь многому учит с раннего детства.
— Таких, как она? Что ты имеешь в виду? Ты ее даже ни разу не видела!
Джессика рассмеялась:
— Как это не видела? Я ее видела даже раньше, чем ты. Ты забыл, что мы вместе приехали к тебе на такси?
— Ах да. Но тогда я сам еще не знал ее.
— Но я-то знала. И не думаю, что жизнь с тобой ее сильно изменила с тех пор. Вот ты — изменился, это да.
— С чего ты взяла?
— Да хотя бы если сравнивать с тем парнем, что познакомился со мной в ноябре. Тот был другим Филиппом. А теперь передо мной сидит неуверенный в себе, тоскующий, сомневающийся нытик.
— Спасибо.
— На здоровье.
— Отлично! Что еще?
— Ты хочешь еще? Пожалуйста! Я как раз давно хотела спросить: где твоя жажда жизни, Филипп? Где твое самолюбие, где твоя мужская и человеческая гордость, наконец?! Я не знала тебя раньше, но уверена: ты был совсем другим! Женщины бегали за тобой, а не ты за женщинами! Более того, сейчас ты бегаешь не за женщиной, а за ее тенью. Она же бросит тебя, и очень скоро, неужели непонятно? Ты просто слепой!
Он с досадой стукнул ладонью по столику и отвернулся:
— Ну конечно, как я сразу не догадался! Ты, должно быть, обладаешь «третьим глазом»!
— Филипп, я не шучу. Это видят все, кроме тебя. Вы с ней разного поля ягоды.
— Джессика, мне все понятно, ты просто
Она выпрямилась. Снова в глазах появился тот страх, который Филипп заметил в начале вечера. Джессика на что-то решалась.
— Нет, дорогой мой. Все немного не так.
— А как?
— Дело в том, что через полтора месяца я выхожу замуж. А свои былые увлечения, — она криво улыбнулась, с сожалением глядя на него, — собираюсь выкинуть из головы.
— Замуж?
— И мне бы хотелось, чтобы между нами не было ничего плохого. Может, когда тебе удастся поймать своего журавля в небе и окольцевать его, мы будем дружить семьями?
— Семьями? Журавля в небе? — Филипп сидел словно оглушенный. — Откуда ты знаешь про журавля?
— Есть такая поговорка. Ты должен ее помнить, у тебя же прабабка…
— Да помню я о прабабке. А вот ты откуда ее знаешь?
— Так от тебя и знаю. Еще когда мы… — Она едва заметно поперхнулась, — еще когда мы бродили по осеннему Нью-Йорку, ты много рассказывал о себе. Я уже тогда поняла, что, говоря о журавле в небе, ты вспоминаешь ее. А мне уготована лишь роль пресловутой синицы… Тогда я слушала тебя и делала выводы. О твоем характере, о твоих привычках, о твоем прошлом, о твоих вкусах в женщинах… Тогда ты был понятен и хоть отчасти предсказуем. Сейчас — ты просто мешок с демонами, которые рвутся из тебя наружу, расплескивая черноту. Беги от них, Филипп. Иначе — они съедят тебя совсем… Мне пора.
Он поднял на нее глаза. В них была беззащитность.
— Джессика… Но как же так? Ты бросишь меня и выйдешь замуж?
— Разумеется. Пока, Филипп. Желаю тебе справиться со всем этим.
До глубокой ночи он бродил по улицам и думал. Впервые за все это кошмарное время, в котором он как будто и правда потерял себя, в Филиппе шевельнулось новое чувство. И чувство это касалось отнюдь не любимой и дорогой фирмы, которую он лелеял с двадцати двух лет, а Джессики.
Ему было совсем не жаль расставаться со своим бизнесом, зато ему было трудно смириться с мыслью, что Джессика выходит замуж. Как она может выходить замуж, если он так сильно привязан к ней? Как она может выходить замуж, если он не проживет без ее твердого плеча, на которое, оказывается, все время опирался?
У него не было мужской ревности: он не переживал, когда представлял, что кто-то другой ласкает ее тело и целует ее. Но он очень переживал, когда понимал, что кто-то другой навсегда заберет ее душу. А ведь она была ему самым верным другом! После Йена, конечно.
И вдруг ему сильно-сильно, просто невыносимо захотелось домой. Он давно не видел своего кота, давно не пил пива на своем крыльце и не обсуждал всякие глупости с Йеном.
В этот момент его больное воображение, чтобы, наверное, он совсем не сошел с ума, нарисовало самую оптимистичную картину, какую только можно себе было представить: вместо Селин к нему пришла Джессика. С самого начала. Дальше все пошло бы как надо, светло и радостно: Джессика, Йен, воскресные обеды с родителями, дети и довольный Луциан в углу. Такое бывает? Такое может быть у него? Имеет он, в конце концов, право на простое земное счастье?!