Замок из песка
Шрифт:
— А хочешь, я скажу, какой партии ты больше обрадовалась? — спросила она, изучающе глядя мне в глаза.
Я почувствовала подвох, но все равно переспросила:
— И какой же?
— Естественно, партии Кончиты! Это Гоша ничего в психологии не понимает: Жизель, Жизель!.. Балет-то, конечно, балетом, но ты ведь у нас тоже женщина из плоти и крови и ничто человеческое тебе не чуждо?
Она выдержала эффектную паузу и произнесла то, что и так уже было всем очевидно:
— Кончиту-то танцевать будешь с Иволгиным? Мечтаешь, наверное, как он тебя за все места потрогает?
И снова
— Только радуешься-то ты зря… Хотя нет, ты ведь у нас к этим вопросам философски относишься, да? И с Мишкой тебе было ладненько танцевать, и с Лешенькой точно так же будет? Ну, подумаешь, ему все равно: что титька твоя, что какой-нибудь теннисный мячик. Одинаково — по фигу! Главное ведь балет, правда?
— Ты на что это намекаешь?! — Мои кулаки сжались так, что побелели острые костяшки пальцев. — Или говори открытым текстом, или уж вообще молчи.
— Я и не намекаю. «Голубой» твой Лешенька. Вот и все!.. Можешь, конечно, меня убить, но баб любить он от этого не начнет…
Я неторопливо встала, аккуратно заправила водолазку в черные джинсы. Нарочито медленно подошла к зеркалу, тряхнула головой и начала заплетать от макушки колосок. А когда напряженное молчание за спиной достигло критической точки, не вынимая шпильки изо рта, спокойно сказала:
— Дура ты, Артемова! Дура и не лечишься! У него жена и ребенок. Жена — Мария Викторовна, 1964 года рождения, и сын Артем Алексеевич — 1982-го…
Сегодняшнее посещение архива сослужило мне добрую службу. Однако реакция Веронички была неожиданной.
— Ну и что? — Она невозмутимо вскрыла новую пачку «Стиморола» и зашвырнула две подушечки в рот. — Жена женой… По молодости они почти все с женщинами пробуют. Ну подзалетела девочка, ну пришлось жениться… Какого, говоришь, она года рождения? Шестьдесят четвертого? А сын восемьдесят второго? Ну-ну… А если тебе интересно, то на дискотеку в «Феникс» регулярно приходит один гомик, его там все знают, Юриком зовут. Так вот, Юрик спит с твоим Лешенькой давно и успешно…
Было что-то безнадежное и страшное в том, как произнесла она эти слова. И я почему-то сразу поняла, что это правда. Вероничка постоянно тусовалась в «Фениксе», знала там почти всех и частенько рассказывала нам забавные истории из тамошней, дискотечной жизни. Там собиралась «золотая» молодежь, полубогемные мальчики и девочки, порой нарочито эпатирующие общественность, порой откровенно странные. Вроде бы она даже что-то рассказывала про гомика Юрика. Да, наверное, рассказывала… Смотрела ли она при этом на меня особенно, со значением? Вполне возможно, что смотрела…
— Вот это облом! — довольно и гадко хихикнули за моей спиной. — И все цивилизованное отношение к «голубым» сразу пошло далеко и лесом…
— Вот бы никогда не подумала, что Иволгин — тоже… — с удивленным придыханием прошептал кто-то совсем рядом. По-моему, Милка Лебедева…
Слушать все это и дальше было невыносимо. И еще невыносимее представлять, что, когда я уйду, они продолжат с гадким любопытством обсуждать, с кем спит и целуется мой Алеша.
— Не смейте! — закричала я, сжимая виски ладонями и закрывая глаза. — Вы слышите? Не смейте!
Когда
— Ну и стервы же вы, бабы, все-таки…
Но на улицу за мной не выскочила. За мной, к счастью, не выскочил никто. И я минут десять стояла на крыльце одна, подставляя лицо мерзкому ноябрьскому дождю и чувствуя, как в глазах копятся горячие, непроливающиеся слезы…
Сегодня не только модные авто — весь город был цвета мокрого асфальта. Перемерзшая ноябрьская земля требовала снега, но его согласно прогнозам синоптиков пока не предвиделось. Осенние аллеи зябко щетинились сухими кустами и голыми тополями.
Я бродила по парку перед театром Оперетты третий час. Местный дворник в синем форменном фартуке и брезентовых рукавицах поглядывал странно, но пока ничего не говорил. И только перед очередным, наверное, уже сотым заходом на стандартный круг кашлянул как-то особенно многозначительно.
По кругу, который я мерила шагами, в выходные дни обычно бегал веселый пони в колокольчиках и лентах. Пони катал маленьких детишек, таких же смешных и разряженных, как он сам. Мы с Никитиной однажды довольно долго наблюдали за процессом усаживания детей в тележку. Особенно за молодыми папами, в одиночестве вышедшими выгулять своих чад. Зрелище, надо сказать, было презабавное. Папы проявляли потрясающую неуклюжесть, хватали малышей, как снопы сена, и умудрялись усадить их едва ли не вверх ногами. Возможно, много лет назад и Иволгин прогуливался здесь со своим Артемом…
Иволгин… Если бы он был не танцором, а певцом и работал в театре Оперетты, то с его внешностью наверняка исполнял бы партии героев-любовников. Вокруг прыгали бы в бешеном канкане ногастые девочки с лошадиными плюмажами на головах. Девочки были бы попроще — не то что балеринки из Оперного. И страсти были бы тоже попроще: ревность так ревность, любовь так любовь, счастливый финал так счастливый финал с безмятежно-пафосным: «Без женщин жить нельзя на свете, нет!»… Глядя на белые колонны, похожие на игрушечные ножки мраморного слоника, на чисто выбеленные стены со сказочными окошками и разноцветными праздничными афишами, почему-то хотелось в это верить…
Но где-то, всего в нескольких кварталах отсюда, был Оперный с его суровой серой колоннадой, гипсовыми масками на стенках, щерящимися в беззвучном смехе, и реальностью, от которой никуда не деться.
Кто-то из девчонок съехидничал в раздевалке: «И все цивилизованное отношение к «голубым» сразу пошло далеко и лесом». Это оказалось правдой. Потому что какие-то абстрактные «голубые» балетные мальчики были всего лишь абстрактными мальчиками, мой партнер Мишка Селиверстов был всего лишь Мишкой Селиверстовым. Но Леша-то был Лешей! Единственным, любимым, желанным! Георгий Николаевич мог сколько угодно говорить про цель, которая должна быть одна, про пистолет, у которого не бывает двух мушек, но мне-то верилось в то, что все получится по-другому! Будет балет и Леша. Леша и балет… Я даже не знала толком, что поставить на первое место, и ощущала себя сейчас человеком, у которого удалили одно легкое. Жить-то, конечно, можно, но вот дышать — проблематично…