Замок из песка

Смолякова Анна

— Так когда это было?! Ты бы еще детский сад вспомнила!

— Ну, не знаю, — Лариска разводила руками. — Я и то так не выла, когда ты его у меня отбила. Причем ты! Самая обычная моя соседка! Каких много… А с Ливневой и поделиться не стыдно. Вы в разных весовых категориях, неужели не понимаешь? У тебя против нее просто шансов нет!..

Зато Антипов был гораздо более милосерден. Я-то ожидала, что он, узнав о моей трагедии, начнет радостно потирать маленькие ладошки и говорить, что очень рад моему расставанию с этим «приспособленцем

и эгоистом». Но он только вздыхал, варил мне свежий кофе и наивно предполагал:

— А может, он таким образом доказать тебе что-то хочет?.. Конечно же! Наверняка! Знаешь, я еще на дне рождения понял, что он на тебя за что-то обиделся.

— В самом деле? — Я вытирала слезы и прочищала красный распухший нос.

— Да!.. И я, кажется, понял за что… Помнишь, ты пригласила меня потанцевать? Ну, когда день рождения еще официально не начался, а музыку уже крутили?

Я не помнила, но все равно торопливо кивала.

— Вот видишь! Он же тебя элементарно приревновал! По идее-то, нужно было пригласить его, а тут я… Причем в тот день, — Валера кокетливо приосанился, — выглядел я очень даже ничего. На мне был костюм, сшитый очень хорошей портнихой по французскому каталогу. И туалетная вода — импортная!

Запах антиповской туалетной воды я не помнила, а вот костюм был просто отвратительный. Возможно, его и в самом деле сшили по французскому каталогу. Только каталог был пятидесятого или шестидесятого года выпуска, причем изданный в серии «Шьем детям и подросткам»… Бедный, добрый Валера! Он искренне верил, что к нему можно приревновать!

Но обижать соседушку не хотелось. Я раздумчиво тянула:

— Кста-ати, очень может быть…

А он радовался, как ребенок.

После очередной такой душеспасительной беседы я включила телевизор и увидела великолепную Наталью Ливневу в модном, изумрудного цвета батнике, вещающую с экрана о новостях культуры. Мы действительно играли в разных весовых категориях. Она была известнейшей журналисткой и чуть ли не секс-символом нашего города, а я — безвестной студенткой хореографического училища. Но меня не прельщала ее слава и популярность. Мне-то нужно было совсем другое…

Промокнув все еще зареванное лицо мокрым полотенцем, я достала из-под дивана старенькие балетки. Встав к подоконнику, сделала несколько батман-тандю и па-де-бурре. Села на продольный шпагат, склонилась к правой ноге. Мое лицо оказалось на уровне кривеньких диванных ножек. А под диваном лежал когда-то потерянный Сашей брелок от ключей и балетные фотографии Иволгина. Проигнорировав «драгоценный» брелок, я достала снимки, расстелила их перед собой на полу. И вдруг неожиданно ясно поняла, что моя синица улетела, с облегчением сбросив журавлиные крылья. А что касается прекрасного цветка из моей «философской» сказки… Честнее все-таки любить его, недосягаемого, чем довольствоваться васильком, стараясь при этом забыть, что тот всего лишь василек…

* * *

Одним из самых счастливых обстоятельств моей тогдашней жизни было «духовное перерождение» алкаша Синицына. Побомжевав где-то с полгода и, видимо, пропив все деньги, он решил вернуться и выдворить меня

из квартиры. О чем и сообщил в самых «изысканных» выражениях, появившись как-то утром на пороге.

— Слышь чо, деваха, — Синицын стянул с головы засаленную кепку и повесил ее на купленное мной хрустальное бра, — мне тут посоветовали… как это… расторгнуть договор! И, в общем, сказать, чтобы собирала манатки. Сам жить здесь буду! А ты давай сваливай!

Известие было не из приятных, но выказывать огорчение не хотелось. Я пожала плечами и пригласила его в кухню попить чаю. Хозяин долго и недоверчиво разглядывал новые, хотя и дешевенькие обои, свежепобеленный потолок, отмытый холодильник. И после этого значительно подобрел.

— Да-а, — вымолвил он в конце концов, — деваха ты, конечно, аккуратная. И квартиру в ажуре содержала. Но, сама понимаешь…

— Когда мне выезжать? — спросила я, подливая в его чашку заварки и неуверенно подвигая блюдце с отвратительным низкокалорийным печеньем.

— Да, ладно… Не торопись. Недельку я у дружка перекантуюсь. А ты пока себе другую хатку подыщи… А то, может, останешься у меня? Хозяйкой будешь!

Синицын радостно рассмеялся собственной шутке, обнажив желтые, прокуренные зубы, которых к тому же было явно меньше, чем надо. Выглядел он ужасно. И, самое странное, я не могла даже приблизительно определить, сколько ему лет.

— Ну что, складывай чемоданы, — он поднялся со стула. — Будешь уезжать, ключи оставишь соседям. Я сюда переберусь, может, в понедельник, а может, в среду…

И ушел, оставив кепку на моем чистеньком бра.

Когда буквально через пять минут дверь открылась, я подумала, что хозяин вернулся за своим головным убором. Но Синицын был не один, а в сопровождении Валеры Антипова, прижимающего к груди бутылку «Пшеничной» водки.

— Настенька, мы вот решили, что нехорошо так расставаться, — Валера несколько раз подряд подмигнул мне с чрезвычайно заговорщическим видом. — Заходит ко мне Владимир Викторович и говорит, что ты уезжаешь и ключи отдашь через неделю. А я ему предлагаю: «Давайте тогда посидим все вместе, поговорим. А то как-то не по-человечески получается!»

— Да, конечно… — ответила я не очень уверенно. Суть затеянной Антиповым авантюры пока доходила до меня с трудом. Но когда Синицын Владимир Викторович выпил вторую стопку и закусил ее кабачковой икрой, ситуация начала проясняться.

— И где же вы все это время путешествовали? — участливо интересовался Валера, делающий вид, что пьет, и незаметно сливающий водку в цветочный горшок. — К родителям-то своим заезжали?

— Не довелось, — бубнил хозяин. — Далеко они больно…

— А уж как бы, наверное, были рады, если бы узнали, что Настя вашу квартиру от милиции отстояла. Вас ведь выселить хотели за пьянство и антисанитарное состояние жилья. Но вот благодаря Насте все — тьфу-тьфу — обошлось…

— Менты, говоришь, приходили?

— И еще придут! — успокаивал Валера. — Вам бы съездить сейчас родителей навестить. А в милиции бы за это время попривыкли, что с квартирой все в порядке, и отстали от вас.

— Денег нету! — жаловался Синицын.