Замок на Воробьевых горах
Шрифт:
Зрелище горящего человека ввело Виктора в ступор. Он видел, как две растопыренные пятерни дернулись ему навстречу.
– Помоги! – проорало объятое пламенем чудовище.
Виктор уставился на руки. Они горели, и кожа на них пузырилась и лопалась, как речная гладь под дождем. Эти страшные, черные, пылающие руки вселили в душу Виктора такой ужас, что он сам едва удержался от крика.
– Помоги-и-и… – снова провыл Сабуров.
Виктор покачнулся, но вместо того, чтобы помочь сгорающему живьем калеке, развернулся и выбежал из блока.
3
– Вот
Он замолчал. Молчала и Мария.
– Думаю… – Бронникову пришлось кашлянуть, чтобы его вдруг севший голос снова обрел спокойствие и силу. – Думаю, Сабуров был уверен, что я помогу ему. Наброшу на него одеяло или что-нибудь в таком роде. Несчастный глупец.
Скандинавское лицо Виктора снова посуровело.
– После гибели Сабурова Настя Горбунова поджала хвост, – продолжил он. – Она все еще хотела стать «сверхчеловеком», но предпочла не настаивать. И вместо открытых угроз придумала цирк со спиритическим сеансом. Я подумал, что будет весело, но несчастная дуреха пошла гораздо дальше, чем я рассчитывал. Фокус с материализацией Сабурова в углу комнаты был почти шедевром.
– Спиритический сеанс – не ее идея, – сказала Мария.
Веки Бронникова настороженно дрогнули.
– А чья? – быстро спросил он.
– Коли Сабурова.
– Вот как… – неопределенно проговорил Виктор. – Странно, но это ничего не меняет.
«Это меняет очень многое, – подумала Мария. – Только тебе пока невдомек».
После пламенного монолога Виктора о войне между чудовищами и людьми Варламова чувствовала себя разбитой. Ей нужно было за что-то зацепиться мыслью, чтобы хоть как-то поколебать уверенность Виктора в собственных доводах. Пересилив себя, она заговорила:
– В концлагере Дахау заключенных загоняли в ледяную воду, а потом заставляли пленных женщин, привезенных из концлагеря Равенсбрюк, заниматься сексом с замороженными, почти мертвецами. А еще там проводили эксперименты по выяснению воздействия на человека перепадов давления. От резких перепадов у пленных разрывалась грудная клетка, и нацистские врачи наблюдали, как долго продолжает биться сердце в лопнувшей груди.
– Зачем вы мне это рассказываете?
– В Бухенвальде заключенным отрезали половые органы и пересаживали их животным. Просто так, любопытства ради. Там же цыганским и еврейским детям ампутировали руки и ноги без наркоза – чтобы проследить, насколько высок болевой порог человека.
– Перестаньте! – Виктор гневно сверкнул глазами. – Я уже говорил вам, что мы – не фашисты.
– Нацистские врачи тоже считали себя гениями. Они были уверены, что действуют ради будущего человечества.
– Хватит нас равнять! Вам наша цель кажется дикой. Но в чем же тогда смысл человеческой жизни, если не в стремлении к совершенству?
– Жить, любить… Растить детей, радоваться солнцу, болтать с друзьями…
Бронников усмехнулся.
– Обычные банальности мелкого разума, – небрежно проговорил он. – Я лучше умру, чем стану рассуждать так же, как вы.
Виктор повернулся к стене и взял со стеллажа флакон и марлю. Повернулся, откручивая флакон, к пленнице
– У меня в руке эфир, – объяснил он. – Мне придется вас усыпить.
Марии понадобилась вся ее сила воли, чтобы заставить голос прозвучать спокойно:
– Зачем?
– А вы думали, шоу закончилось? – Виктор усмехнулся. – Нет, это была только первая часть.
– Что ты задумал?
– Не скажу. Но обещаю – скучно не будет.
– Еще не поздно остановиться. Если ты добровольно во всем сознаешься…
Виктор вылил немного эфира на марлю, склонился над Марией и приложил марлю к ее лицу.
В комнату вошел Эдик Граубергер. Он взглянул на Марию и поправил пальцем очки.
– Не согласилась?
Виктор покачал головой:
– Нет.
– Так я и думал. Будем действовать по плану?
– Да.
– Надеюсь, ты сознаешь весь риск?
– Конечно. Но серьезного повода для беспокойства нет. Никто ничего не сможет доказать. Я все предусмотрел.
– Надеюсь, что так, – отозвался Граубергер, разглядывая спящую Марию. – А она ничего.
Бронников прищурил голубые глаза и сухо заметил:
– На любителя.
– Нет, правда. В ее лице что-то есть… Она похожа на Жанну Д’Арк. Только уставшую и постаревшую. Ты позвонил Наставнику?
– Еще нет.
Граубергер снова взглянул на спящую Марию.
– Ты оставишь ей трость? – спросил он.
Виктор отрицательно качнул головой:
– Нет. Она ей больше не понадобится.
– Тогда подари ее мне. – Эдик облизнул губы и пояснил: – На память. Ты же знаешь, как я сентиментален.
Виктор пожал плечами, как бы говоря: ничего не имею против.
4
Мелкий моросящий дождь, казалось, пробрал ее холодом до самых костей. Впрочем, во всех ощущениях было что-то странное и искусственное – как будто она не испытывала холод, а читала о нем в какой-то книге. Кожа, безусловно, принадлежала ей, но словно отслоилась и омертвела, и каждое касание дождевых капель доходило до нервных окончаний не сразу, а чуть спустя.
Открывать глаза очень не хотелось. Но все же Мария сделала попытку приподнять тяжелые вялые веки. И обнаружила, что лежит под деревом, неподалеку от остановки автобуса. Она лежала на мокрой траве и смотрела на поток машин, неторопливо скользящий по ночной дороге. Гудели сигналы автомобилей, а желтое ожерелье фар тянулось цепочкой вдоль тротуара.
Мария не делала попыток встать, ей это просто было ни к чему, но попробовала осознать свое положение: как она здесь очутилась? И зачем? Однако мыслительные усилия были слишком трудными для ее одурманенного разума, и она оставила их.
Варламова снова закрыла глаза. Лежать так, с закрытыми глазами, было приятно и легко. Никаких проблем и забот, никакой спешки. Положение портил лишь моросящий дождь, прикосновения которого становились все холоднее и болезненнее.
Но всему на свете приходит конец. Пришел конец и ее блаженной дреме. Чей-то резкий, грубоватый голос окликнул ее: