Замуж за Зверя
Шрифт:
Кристально чистый воздух, какого не встретишь даже в Швейцарии, яркая зелень, склоны, усыпанные цветами.
Очень тихо и невероятно красиво.
— Вон там, — Азат показывает поверх уходящей за горизонт линии шоссе, — там границы принадлежащих нашей семье земель. Они заканчиваются у города. И часть города — тоже нам принадлежит, не муниципалитету.
— Так разве возможно? — ошарашенно бормочу, не представляя даже масштабы такой собственности.
— Все возможно, сладкая моя жена, — смеется Азат и прижимает к себе.
Только теперь я с полной определённостью понимаю, что не вырвусь. Никогда не вырвусь отсюда.
Азат привез меня, чтоб впечатлить владениями, своими возможностями… А мне ничего этого не надо насильно! Не надо! Мне только хуже от этого!
— Смотри, — показывает Азат на гору, находящуюся справа, — там есть пещера, мы с братьями в ней постоянно играли в пещеру Тома Сойера.
— Тома Сойера? — хмурюсь я, пытаясь припомнить, кто это.
Глава 19
— Поехали, покажу, — говорит Азат и тянет меня обратно к машине.
Я не сопротивляюсь. Не сказать, что сильно хочу побывать в пещере, но разве моего мнения спрашивают? К тому же… Пусть мы подольше пробудем вне дома.
Потому что…
Есть у меня ощущение, что, стоит нам вернуться в дом, и Азат… Вспомнит про то, что я теперь принадлежу ему по закону.
Лучше уж я с ним по пещере прогуляюсь, чем в его дом поеду.
Чем ближе подъезжаем к подножию горы, тем яснее становится, что я недооценила ее размеры. И размеры эти — колоссальны.
Как и размеры пещеры, впрочем.
Я была как-то со школьной экскурсией в Бло Юнгфрун и особенно пещер не боюсь. Никакой боязни замкнутых пространств и прочего.
Но там все было как-то… Меньше, что ли…
Здесь в огромной горе обнаруживается не менее огромный проем, немного пугающий. По крайней мере, заходить туда мне совершенно не хочется.
— Пошли, не бойся, — смеется Азат, неожиданно превращаясь из брутального и страшного Зверя в веселого подростка, смелого и шаловливого.
Он, наверно, был настоящим непоседой в детстве…
Эта мысль, совершенно нелепая и никак не подходящая этому мужчине и этой ситуации, поражает настолько своей неуместностью, что я не сопротивляюсь, позволяя увлечь себя в пещеру.
— Смотри, здесь несколько ходов, мы с братьями знаем их все, — говорит Азат, тянет меня за руку вглубь, — мы тут все излазили. Вон там — мой друг Карен расписался.
Он включает фонарик на телефоне, потому что мы отошли уже довольно далеко от входа, и высвечивает надпись, выцарапанную на скале:
«Здесь был Карен Ранишев»
Ну конечно, что еще могут написать мальчишки?
— Давно ты здесь не был? — спрашиваю и испуганно замолкаю,
— Лет десять, наверно, — задумчиво отвечает Азат, затем оглядывается и неожиданно подпрыгивает, легко становясь на какой-то, совершенно незаметный выступ в скале, и достает фонарь. Большой, судя по виду, очень мощный.
— Интересно, работает еще или нет? Батарейки наверняка сдохли, — задумчиво рассматривает он пыльный фонарь, а я… Рассматриваю его.
В неверном свете телефонного фонарика его лицо кажется… Странным. Неожиданно молодым и… И не могу даже сформулировать.
Нет, это все тот же Зверь, с его ленивой грацией хищника и абсолютной непрошибаемостью неандертальца. Но в то же время, сейчас я ясно вижу, насколько это все наносное. Словно Азат укутан несколькими слоями доспехов, которые скрывают нежную кожу.
И сейчас он чуть-чуть поднял забрало железного покрова.
Он не замечает моего пристального внимания, ощущается, что полностью поглощен встречей со своим детством, неожиданной и приятной.
Так я, бывало, увлекалась в Стокгольме, когда случайно попадала в маленькую кофейню неподалеку от дома и покупала канебулле — булочки с корицей, которые, как говорила наша учительница, обожал Карлсон… Один их аромат навевал невероятное томление, нежность вперемешку с легкой печалью. Нежность — потому что это мое детство, его вкус и запах. А печаль… Ну да, ровно потому же.
«А ведь я никогда больше не побываю там, — неожиданно приходит осознание ситуации, как будто мало мне напряжения и боли, — никогда не пройдусь по улицам, не спущусь в метро, не попробую канебулле…»
Боль накрывает настолько острой волной, что я невольно сглатываю подступившие слезы.
И смотрю на внимательно изучающего старинный фонарь Азата уже без флера понимания и сочувствия.
Не осталось ничего от того любопытного мальчика, играющего в пещеру неведомого мне Тома Сойера. И не осталось ничего от той маленькой девочки, обожающей булочки с корицей и верящей, что родители ее любят.
Мы теперь — те, кто мы есть.
Я — наивная дурочка, попавшая в западню.
А он…
Он — мой тюремщик. Мой палач.
Зверь.
— Ты чего, сладкая? — оказывается, зря я посчитала, что Азат сильно увлечен встречей со своим прошлым! Все он видит, все замечает!
И мое изменившееся лицо тоже заметил!
— Ничего… — вру я, отворачиваясь, — тут… Странно. Может, пойдем уже наружу?
— Да, пошли… — он щелкает фонарем… И тот неожиданно загорается!
— Ого! Ну надо же, работает! — белозубо улыбается Азат, начиная водить фонарем по стенам и сводам пещеры, — смотри! Как красиво!