Замыкание
Шрифт:
— Прислушайтесь, ваше сиятельство. Что вы слышите? — Замер подле него молодой человек. — Кроме вьюги из пыли, в которую обращается город?
— Как кладут новую плитку? — Фыркнул Черниговский. — Как эти две клуши обсуждают своего кавалера? — мельком оглянулся он назад.
Но потом замер, когда действительно расслышал. То, что слышал не раз в своей жизни. То, что никогда не смог бы ни с чем спутать.
Грохот близкой грозы — резкий, очерченный, хищный.
Торжествующий рев медведя, дорвавшегося до боя.
Шелест тяжелых капель дождя, пробивающих людей и каменные блоки.
— Так
— Одиннадцать виртуозов в городе. — Напомнил Черниговский, кусая губы.
Если их купят, даже верным кланам придется нелегко.
— Одиннадцать виртуозов тут не просто так. Они тоже слушают и слышат, но не грохот, рев и дробь тяжелых капель.
Иван Александрович внимательно смотрел на мальчишку, хмурясь и ожидая продолжения.
— Они слушают, как по городу идет кровь последней из династии Ахеменид, императоров Персии. — Ответил тот серьезным взглядом. — Ведь только императоры вправе дарить княжества, ваше сиятельство. Договор будет соблюден. Мы всегда выполняем свои обязательства.
— В таком случае, — оторвался князь от подпираемой им стены и оправил одежды. Может быть, слегка нервно, может быть, слишком перевозбужденно, но Черниговский старался, чтобы хотя бы голос не дрожал, как его пальцы. — До того, как княжество вернут. Надо вернуть себе честь. — Сцепил он зубы.
И тени с торжествующим шепотом обрели объем.
Глава 17
В бронзовой чаше тлели угли, алыми искорками постреливая в сторону. Между темно-красных брусков прогоревшего дерева вскипала кислотно-желтая масса, порождая сладковатый запах — терпкий, навязчивый, пропитывающий дорогую мебель и ковры, портьеры и бархатную обивку стен. Не спасали высокие потолки и распахнутые настежь окна — сладость, от которой набиралась слюна, сушило горло и начинала болеть голова, цеплялась за все вокруг.
Цесаревич Сергей Дмитриевич полагал, что придется заменить даже паркет вместе с оконными рамами, чтобы вытравить воспоминания об этой гибельной сладости. Но он сжег бы и весь Измайловский остров, если это стало бы ценой выздоровления сына.
Центральный зал Измайловского поместья не так давно встречал лучших медиков и знатоков ядов, способных оказать помощь отравленному наследнику. Однако те бессильно ходили вокруг постели с усыхающим Рюриковичем, поставленной посредине зала, и со скорбью разводили руками. Все, что они могли сделать — уже делали две тени «виртуозов», неотлучно стоящие подле изголовья ребенка.
Центральный зал видел и лучших книжников — сосредоточий великой мудрости и сомнений, чуть не разругавшихся между собой, но так и не пришедших к единому мнению даже под требовательным взглядом его высочества.
Дошел черед даже до церковников и явных авантюристов, пущенных на порог под давлением отчаявшейся супруги. От них не было толку, кроме успокоения и крошечной искорки надежды — на это не стоило жалеть золота в скорбный час. Вреда все равно не будет — предки не дозволят.
Сегодня в этом зале собралось одиннадцать отборных убийц с мировым именем.
Металлические щипцы в узловатых старческих
— У вас ничего не получится, болезнь не духовная, — меланхолично прокомментировал господин Ялин с мягкого дивана, который занимал в одиночестве.
Преимущества большого зала — все смогли занять отдельную мебель, щедро расставленную по периметру. Были даже мягкие подушки для Раджи Миттал — но тот предпочел место за столом, где играл сам с собой в шахматы, изредка поглядывая на неудачи остальных.
Потому что успехов не было. Даже у самого раджи — болезнь не играла в шахматы, а в медицине тот был не силен.
Между тем, салот не сбился ни на секунду, продолжая свой речитатив, обращая цвет в пепельно-красный, дышащий жаром сильнее, чем угли — воздух над кристаллами поплыл маревом, а запахи из сладковатых обратились душными, тягостными, словно в шахте на большой глубине — смесь ржавчины и земли.
— Он крадет мою идею. — Всмотрелся в кристаллы господин Паундмейкер. — Я первый предложил переселить душу в другое тело.
— И кого бы мы получили? — Заносчиво фыркнул Ялин. — Вашу марионетку? И кого получим сейчас? Марионетку Салота?
— Баланс между доверием и благоразумием, вот что должно заботить нашего радушного хозяина. — Сделал ход в шахматы раджа. — Это будет потруднее, чем преодолеть болезнь Ивана.
И цесаревич был полностью с ним согласен. Неподконтрольные никому, хитрые, скользкие, великодушные и подлые, честные и безжалостные — принимать помощь от таких сродни получению целебного яда от змеи.
По счастью, они были в праве только предлагать варианты, а цесаревич мог их отвергать, не объясняя причин. Ведь это они залезли к нему в долги, когда прилетели в Империю, а не наоборот.
— Ваши притирки и порошки не вызовут доверия ни у одного здравомыслящего человека, — живым голосом с изрядным французским акцентом прокомментировал алхимические экзерсисы герцог Бюсси. — Я предпочитаю лобовую атаку!
Герцог не разменивался на пустые слова — уже который час он колол себе палец об злосчастный артефакт, выставленный перед ним на столешнице, и ловким движением кинжала срезал его себе, стоило яду проявиться. На изучение отсеченной части тела он тратил десяток-другой минут — ровно столько, чтобы вырос новый палец. Старые он безразлично сжигал.
В общем-то, стандартный метод борьбы с ядами — отсечь больную конечность, остановить кровь, добраться до медика. Опыт, которого быть не могло у мальчишки. И время, чтобы помочь, которого не было у его отца — Сергей Дмитриевич прибежал слишком поздно.
Руки сжались в кулаки, а все внимание вновь обратилось на малыша в кровати, посреди комнаты. Серый, увядающий — даже тени виртуозов не всесильны, и их энергии перестанет хватать, чтобы накормить ядовитую утробу болезни.
Скоро, совсем скоро здравомыслие изменит цесаревичу, и он согласится даже на авантюру. Но пока — есть шанс. Молчат еще шестеро.