Западня

Гончар Ева

Король, крайне довольный удачным сватовством имперского принца, был таким предупредительным и ласковым с дочерью, каким она тысячу лет его не видела.

— Вот теперь, моя дорогая девочка, ты, и правда, можешь просить у меня всё, что захочешь! — сказал он, обнимая Эрику за плечи.

— Спасибо, папа, у меня всё есть, — ответила она, улыбаясь.

Получить от него то, в чём она нуждалась по-настоящему, Принцесса больше не рассчитывала. А после того, что она вчера услышала от Многоликого, смотреть на отца и говорить с ним ей было трудно.

Мангана снова пропустил обед, явился только к ужину и так же, как и Скагер, лоснился сытостью и довольством, но вряд ли имел для этого те же самые причины — Эрика предпочла не думать, чем сегодняшний

день осчастливил Придворного Мага. Нервозность её всё усиливалась, по мере того как ужин затягивался. Ничего не значащий разговор удерживал людей за столом, как размазанный клей — по крайней мере, ей так казалось. Ингрид соловьём заливалась о том, что выбор свадебного платья — самые приятные хлопоты в жизни женщины, и предлагала Эрике свою помощь: «Поверь, я любую серую мышку сумею сделать неотразимой!» Братец отпускал дурацкие шуточки, переглядываясь с мачехой и предлагая ей не торопить события — и взгляды эти казались Принцессе свидетельством неведомой интриги, сплетённой против неё. Аксель улыбался каждому из присутствующих по очереди и время от времени успокоительно пожимал под столом принцессину руку. Мангана постукивал чайной ложкой по краю блюдца и с ухмылочкой бормотал что-то себе под нос. Король отвечал на улыбки, смеялся шуточкам сына, подкладывал жене мороженого, а на Придворного Мага почему-то посматривал снисходительно, словно тот допустил ошибку, которую его величество милостиво готов простить. Мангана, впрочем, никак на это не реагировал, погружённый в свои необычайно приятные мысли. И, наконец, пренебрегая этикетом — никому другому из обитателей Замка такого не дозволялось, — именно он первым закончил ужин — отодвинулся от стала и заявил:

— Господа, у меня сегодня был прекрасный, но крайне утомительный день. Надеюсь, никто не против, если я вас покину?

«Пора», — сказала себе Эрика.

* * *

«Ты себя преступником не считаешь…» — естественно, Феликс не считал! Он даже вором быть не захотел, хотя на улице Мойщиков, где он рос, красть не считалось зазорным — наоборот, кошелёк из кармана пузатого господина или саквояж из кареты дамочки в мехах становились предметом хвастовства. Мальчишкой ему случалось воровать еду, покуда он не освоился со своим Даром и не понял, что теперь никогда не будет голодать, ибо может есть что угодно — главное, принять подходящее обличье. Он легко бы разбогател за чужой счёт, ведь запертых дверей для него не существовало, и жил бы, наверное, припеваючи, но вместо этого выбрал трудный путь. Зарабатывал как придётся и тратил заработанное на книги, прятался в тёмных углах городских школ, а позже — университетских аудиторий, жадно хватаясь за любые знания, чтобы получить профессию. Быть может, он бы и выучился таким необычным способом чему-нибудь вроде юриспруденции — но вовремя понял, что умрёт от скуки, если его ежедневным нарядом станет адвокатская мантия.

И потому взамен, постепенно и как будто исподволь, Феликс превратился в специалиста по особым поручениям. Проникнуть туда, куда мог проникнуть только он. Подсмотреть и подслушать. Доставить письмо и принести ответ. Напугать, удивить, озадачить… Применение для его Дара находилось всегда, и в людях, готовых щедро платить за особые поручения, недостатка тоже не было. Секрет своего успеха заказчикам он не раскрывал, но самые смышлёные наверняка догадывались, с кем имеют дело. Феликса это не слишком тревожило — он был умён и ловок, и давно перестал бояться охотников за чужими Дарами.

«Не перестал бы, — думал он теперь, пришпиленный к лабораторной установке Манганы, — не угодил бы в лапы к одному из них!»

Но ни на день Феликс не забывал, как на могиле матери поклялся стать защитником бесправных и бедных. Чем старше он становился, чем больше узнавал о мире, тем ясней понимал, что этот мир, должно быть, вот-вот треснет по шву — настолько он переполнен несправедливостью и ложью! Право сильного здесь было первейшим из всех прав, а сила — у того, у кого

есть деньги и титул. Однажды начав возвращать людям то, что было у них неправедно отнято, Феликс уже не мог остановиться. Так и жил, беспрестанно перемещаясь с места на место, в двух качествах. Заказчики особых поручений выходили на него через проверенных друзей; к тем же, кто нуждался в помощи, Многоликий являлся сам. Полиция знала о нём, но ему было наплевать на полицию. В Империи он чувствовал себя в безопасности — она казалась ему достаточно большой, чтобы там всегда можно было затеряться.

До того момента, который с таким интересом рассматривал сейчас в «Окне Памяти» Придворный Маг.

Это была середина осени, время прозрачного горького воздуха и шороха медных листьев под ногами. Последний месяц Многоликий провёл в Икониуме, раздумывая, как проучить мздоимца и вора — здешнего градоначальника. План был уже готов и ждал воплощения в жизнь нынче вечером. Не зная, когда и где после этого удастся вернуть себе человеческий облик, Многоликий решил пообедать в хорошем ресторане. Он сидел у окна, разглядывая нарядных прохожих и медленно падающие на тротуар листья, резал аккуратными ломтиками сочную отбивную в хрустящей корочке и запивал её ледяным пшеничным пивом, когда за его столом вдруг без спроса возник какой-то человек. Феликс поднял глаза, недовольный вторжением — и кусок застрял у него в горле.

Перед ним сидел император Джердон Третий собственной персоной.

Оборотень моргнул, уверенный, что ему померещилось.

Император никуда не делся. Положил на стол расслабленные ладони и смотрел цепкими голубыми глазами на своего визави, изгибая тонкие губы в присущей ему ускользающей полуулыбке.

Феликс ещё раз моргнул и покосился на ресторанный зал. Император не отличался эффектной наружностью — он не был ни высок ростом, ни широк в плечах, его бледное гладко выбритое лицо, в чертах которого просвечивало что-то лисье, не притягивало взгляд, — но не узнать правителя Империи было невозможно! Однако и посетители, и официанты ресторана как будто не замечали его, ни единым жестом не обнаруживая своего удивления.

— Нет, господин оборотень, — негромко проговорил Джердон. — Невидимым я быть не умею. Просто все, кто сейчас вокруг — мои люди… Они, — кивнул он на двух толстяков в дорогих перстнях, обсуждавших дела за соседним столом. — И она тоже! — махнул рукой в сторону молоденькой подавальщицы с двумя полными пивными кружками в одной руке и заставленным тарелками подносом — в другой. — Разумеется, и они, — показал на мужчин и женщин, фланирующих за окном. И добавил со значением: — Мыш-шь не проскочит, господин оборотень.

У потрясённого Многоликого слова застряли в горле.

— Молчишь? И правильно, — приподнял бровь Император. — Молчи и слушай. Я устал от донесений о твоих новых художествах и о том, что ты в очередной раз исчез. Люди ропщут. Одни говорят, что ничего не стоит моя полиция, которая никак не может тебя поймать. Другие говорят, что толку нет от моего правосудия, раз ты вынужден выполнять его функции. Люди ропщут, Многоликий. Мне это совсем не нравится.

— Я… арестован? — наконец, смог выговорить Феликс.

— Нет, — тень улыбки снова прошла по лицу Джердона. — Пока нет. Я не хочу сажать тебя на цепь. Мне даже немного жаль, что сегодня ты не сделаешь задуманного… каналью градоначальника давно пора окоротить. Но этим я займусь сам. А ты немедленно покинешь Империю и больше ни-ког-да здесь не появишься. Ясно?

— Ясно, ваше величество, — хрипло сказал Многоликий.

И он бежал из Империи в тот же день, не размышляя и не сомневаясь — персона Джердона Третьего к сомнениям не располагала ни в малейшей степени. Феликс сделал бы то, что ему велели, даже если бы неожиданный собеседник не вспомнил о «каналье градоначальнике». Осведомлённость же Императора в этом вопросе напугала Многоликого по-настоящему — он был вполне уверен, что о своих планах никому не рассказывал, и не мог даже предположить, откуда о них узнал Император.