Запах цветущего кедра
Шрифт:
Тем временем омоновцы сделали попытку потушить пожар, открыли ворота и забегали с вёдрами на курью. Горела пока лишь дощатая пристройка к производственному цеху, но так сильно и ярко, что не подойти, да и бойцы особенно-то и не старались, плескали издалека, бросали землю лопатами. Начальник в песочном камуфляже, уже без накомарника и с непокрытой головой, сделался жалким и невоинственным, как обиженный подросток. Метался среди бойцов, командовал, но в сарае начали взрываться канистры с бензином, расплёскивая пламя повсюду. Огонь уже ворвался в цех, полетели стёкла в окнах, сразу и густо задымила белым сухая трава на нейтралке, заваленной «путанкой».
— Кто поджёг? — песочный метался возле отступивших от огня бойцов. — Видели,
Ему что-то отвечали, и даже прозвучало, будто китайцы или ясашные. Кто-то заметил неких раскосых людей на территории, которые потом метнулись к забору и прошли сквозь него. А кто-то уверял, что были они не раскосые, а вроде русские, только в лисьих шапках. Рассохин не вслушивался в шумную разборку, к тому же увидел, как из лосиной фермы выбегали перепуганные стельные матки.
И оттуда же два бойца вытащили Матёрую!
На сей раз её не тащили, а вели, как гордую партизанку, и Стасу стало ясно, кто устроил пожар. Блузка превратилась в распашонку, и одна грудь вываливалась, как у француженки на баррикадах Парижа. Она при этом что-то ещё говорила — то ли проклинала, то ли злорадствовала — и была прекрасна в торжествующем гневе! Это же надо — сбежать в наручниках из-под стражи, но не скрыться, не спастись — безжалостно поджечь зону, своё доходное производство, имущество!
Пощадила только животных, открыла денники и ворота на ферме, выпустила маток на волю.
Было в ней что-то от Жени Семёновой, и не только желание ходить нагишом, взор блудницы и стервозинка — неуёмная страсть и наслаждение жизнью во всех её проявлениях. Она словно радовалась, что поймали, надели кандалы; она не страшилась грядущего, каким бы оно ни было! И эта её полубезумная отвага оказалась заразительной. Рассохин ринулся наперерез, благо, что возле ворот суетились омоновцы с вёдрами, и конвой подпустил вплотную. Первого бойца он сшиб с ходу, второй отскочил и дал очередь над головами.
— Мордой в землю! — заорал истошно. — Оба! Стреляю на поражение!
— Не надо, Станислав, — доверительно попросила арестованная хозяйка Карагача. — Сама виновата — просчиталась. Запомни: они сделали ставку на тебя.
Бойцы рвали её из рук и одновременно оттаскивали Рассохина. Потом его предательски сзади ударили прикладом в спину, и вроде бы не сильно, однако земля закачалась. Он разжал руки и получил стволом под дых.
— Пакуй его! — заревел сбитый с ног боец. — Чего встали?
Но тут откуда-то взялся «песочный» начальник, отпихнул омоновцев.
— Не трогать! Этого не трогать!
Матёрую повели в ворота.
— Скоро вернусь! — пообещала она, оглядываясь с видом торжествующим. — Не скучай! Жди меня здесь!
— Не нарывайся, Рассохин! — угрожающе предупредил «песочный». — Могу и не выполнить приказа!
И побежал командовать тушением пожара.
Старый производственный барак с выпиленными для оборудования перегородками превратился сначала в трубу, задымил изо всех окон, затем разом вспыхнул, и бойцы, побросав вёдра, стали отступать. Однако по-петушиному звонкий начальственный голос вернул их обратно. Омоновцы потащили воду, плеская теперь на стены соседнего жилого барака, но на нём густо задымила деревянная, мшистая крыша, и пламенем загорелись сложенные между ними поленницы дров. По сухой траве полетел стремительный пал, гонимый ветром, и уже занимались доски, причём как-то сразу, снизу и доверху, словно были пропитаны чем-то горючим. Огонь бы сразу перекинулся и на ферму, но мешали терриконы заготовленного и сырого осинового корма, принимая на себя излучение. Выбегающие из скотника перепуганные матки не одичали от огня — лезли к телятам в загородке, ломали изгородь, бросаясь на неё грудью, причём все — и стельные тоже. Какой-то сердобольный и смелый боец отодрал лопатой две жерди и едва успел отскочить — лосята сыпанули табуном.
Больше всех расстраивался начальствующий «песочный» совсем не милицейского вида. Он явно паниковал, неумело подгонял
В чувство «песочного» привёл прибежавший пилот. Мокрый от пота и волнения начальник прокукарекал приказ покинуть зону, и омоновцы толпой устремились в ворота, к вертолёту, уже готовому взлететь в любое мгновение. В это время накренился и рухнул внутрь первый пролёт заднего забора, потянув за собой остальные, ещё не охваченные огнём. И вдруг сквозь рыжее пламя и горячее марево проявились некие сторонние люди, наблюдающие за пожаром из мелколесья. Возникли и тут же исчезли.
Бойцы погрузились быстро и без суеты, последним в кабину заскочил «песочный». Машина поднималась медленно, хвостом вперёд, и один из пилотов, свесившись в дверном проёме, что-то высматривал внизу. Опять полетели крышки и покатились кубики ульев, от напора воздуха захлопнулась одна створка ворот, и затрепыхался, прогибаясь, забор. Наконец вертолёт взмыл выше него, развернулся на месте и потянул через курью, набирая скорость. Откуда-то появился кавказец и облаял улетающую машину.
Рассохин выбежал с территории зоны сквозь распахнутые ворота, когда вертолёт скрылся за лесом и почему-то сразу пропал его звук. А ещё через минуту стало слышно, как за спиной трещит огонь и гудит пламя, гонимое в небо смерчем, образовавшимся под стенами могучего и плотного кедровника. Лоси вырвались с территории лагеря и теперь, ровно стадо коров, стояли у кедровника по правую сторону, сторожили уши и фыркали. Телята, наконец-то дорвавшись до маток, припали к вымени и только перебирали несуразно длинными ногами, невзирая на пожар.
Стас бродил по кромке берега, вдоль воды, и часто мочил голову, гудящую от угара и сумасшедших событий, произошедших в последний час. Скоро даже пчёлы начали успокаиваться: те, что уцелели, собирались на опрокинутых ульях, а погибших мелкая волна прибивала на отмель, отрисовывая сушу длинной грязноватой полосой.
Зона горела высоким пламенем часа полтора, после чего огонь изветшал, сник и пожар превратился в дымный, изредка постреливающий дотлевающий костёр. Только баллоны тракторов возле фермы долго ещё испускали красные полотнища, увенчанные чёрным дымом, в одиночку пылал хозяйский дом, вспыхнувший в последнюю очередь, и, словно огромная свеча, горел новодельный сарай, где, судя по запаху воска, хранился пасечный инвентарь. Время от времени в огне что-то рвалось, выбрасывая протуберанцы из угольев и заставляя вздрагивать сторожких кормящих лосих. Практически весь забор вместе с вышками упал внутрь зоны и теперь дотлевал на земле, оставляя лишь огарки столбов и пружинистые нагромождения колючей проволоки.
В кедровник огонь не пошёл, защитила подросший молодняк и сырая земля, почернели только крайние берёзки. Целыми и нетронутыми от всей зоны оставались только ворота, повешенные на бетонных столбах, да железный решётчатый накопитель возле калитки. На месте бараков и хозпостроек высились теперь многочисленные печи с трубами, торчали двухъярусные железные кровати, искорёженное в огне оборудование, а всё, что могло ещё гореть, превратилось в огромные чадящие головни и мощный слой угольев.
Вместе с пожаром дотаивало и дымное солнце, опускаясь и залитые половодьем тополевые поросли. Спохватившись, что скоро стемнеет, Рассохин достал спрятанный на кедре пистолет и побежал вдоль старицы, высматривая, не прибило ли где облас. За поворотом угодил в залитую низину, обошел её кедровником и ещё час продирался сквозь прибрежный краснотал — Христиной душегубки нигде не было. И если даже прибило, то в ивняк по другому берегу, куда прижималось течение. Обойти весь остров он не успел бы дотемна, да и вряд ли бы смог, поскольку чем дальше от лагеря, тем непроходимее становились прибрежные заросли, сплошь покрытые водой.