Запах напалма по утрам (сборник)
Шрифт:
Я посмеялся и забыл о Пяти Клеточках.
Вадик уехал.
Одной из осеней нас с Ядвигой занесло на «Добрынинскую». Ну или рядом, но очень близко, так что я вспомнил. Отношения наши были, что называется, накануне. Уже держались за руки, уже прижимались друг к другу на улице. Мне вдруг захотелось сделать Пять Клеточек свидетелями этого начала, мало ли чем оно кончится. Я тогда даже в церковь зашел. Один раз.
Мы остановились недалеко от Клеточек (я подмигнул им через ее плечо), я обнял ее, потом слегка
Ее волосы пахли дождем, слегка бензиновой гарью, простым каким-то шампунем, контрольными по алгебре, ластиком, прокрашенным деревом, тюлевыми занавесками, духами «Москва», мертвыми голубями и железом.
Поезд не пришел. Или мы его не заметили.
Через семь лет, осенью, я пришел к Серпуховской заставе в несильном подпитии, когда прожитое кажется легко толкаемым возом, блещут еще чуть в стороне какие-то зори, и машешь на них рукой скорее приветливо, чем отчаянно. Нормально так машешь…
И вдруг что-то защемило, я вспомнил Ядвигу, ее запах, ее цвет, превратившийся в отекшие утра. Ее незнаемое, но ощущаемое горе перетекло в меня, в уголках губ задрожало, и я направился к Пяти Клеточкам.
Еще на платформе увидел, что они заняты. На них стоял парень, очень похожий на меня. Кожанка, кепка, узкие джинсы, красы. Он явно стоял не просто так. Я сел на скамейку и сделал вид, что жду поезда. Он все не шел и не шел. Парень, скуластый, жесткий, стоял на Пяти Клеточках, трогал их носком кроссовки. Потом обернулся:
– Они тоже твои?
– Да.
– Извини. Я…
– Ты извини.
– Тоже когда-то?
– Давно.
– Иди. Постоим вместе.
Мы стояли на Клеточках вдвоем и знали, что Они помнят.
В Коломенском
Зима сияла и скалилась, продувая сокрушенно качающийся сад навылет, крошевом секло по отмороженным щекам, но впереди слышалась разухабистая гармоника, танцевали враскачку какие-то фольклорные бабы в шалях, плыл парок из пластиковых стаканчиков, и вообще гулялось.
Всем, кроме двоих, взявшихся выяснять отношения.
– У тебя сегодня последний день, Саркисик. Последний день, когда ты можешь мне что-то доказать.
Вера шла взвинченной сильной походкой, топча сугробы, будто не разбирая дороги. Он впервые не знал, чем ей помочь.
Впереди на снегу чернел помост с гирями, каркали вороны на шатровом куполе Вознесения Господня.
Словно эшафот, подумалось Саркису.
– Подожди меня.
– Ой, не надо, я не буду ждать.
– Почему? Будет здорово!
Он подбежал к помосту, где собиралась толпа. Затейник выкликал желающих дернуть. Верзила, с виду бывший морпех, протиснулся к помосту, поплевал на руки.
– Шесть! Семь! Восемь! – заорали в толпе. Многие были пьяны и слегка толкались, чтобы лучше видеть.
Морпех
– Раз! Два! Три!
Ток крови напрягся в нем, ускоряясь до бешеного предела. Шло хорошо, то ли от отчаяния, то ли от мороза.
– Двадцать один! Двадцать два!
Еще десять, хотя бы десять.
– Двадцать восемь! Двадцать девять!
Трудно. Очень. Едва…
Саркис вырвал над головой и посмотрел на Веру.
Она улыбалась разорванной улыбкой, готовая повернуться. Она уходила.
– Тридцать три! Тридцать четыре!
– Вот молодец парень, а ну поддержим! – заорал массовик, бледный комсец с залысинами.
Толпа заорала так, что рука довела до тридцати шести и сдалась. Все.
– Реко-о-орд!
Веру передернуло. Она начала хохотать, бросаясь на колени, взмахивая руками.
Он сменил руку.
– Раз!
Вера закричала через ряды, пробиваясь к нему, расталкивая спины с брезгливым выражением, будто не она, а ее толкали.
– Пять! Шесть!
– Слышишь? Я все равно не люблю тебя! Слышишь, ты?
Голос толпы стал смолкать.
– Я знаю, что это гадко! С тобой я чувствую себя гадиной! Я никогда тебе этого не прощу! Слышишь? Животное! Брось свою железяку! Немедленно!
Толпа перестала считать. Массовик побледнел и закричал: «Двадцать один! Двадцать два!» Его снова подхватили.
– Ты думаешь, так можно что-то вернуть? Да мне все равно, Саркисик, давно все равно!
Вера стала пятиться. Позади расступались. Она улыбалась и с улыбкой опрокинулась в снег на невидимом бугорке. Упала, поднялась и побежала прочь.
– Тридцать пять! Тридцать шесть!
Саркис сдался на тридцать седьмом, чуть не упав вперед. К нему шла румяная девица. Оказалось, она вручала призы. Взяв у нее что-то легкое, он стоял на помосте. Она понеслась к его бушлату, села на корточки. Он смотрел. Кинулась к нему. Одела и принялась застегивать. Он дрожал.
– Ничего… – шептала она. – Ничего, ну ее, не надо, вы же такой, такой…
Встреча в Кремле
Президент вбежал в Георгиевский зал мгновенно и, избегая рукопожатий, прошел во главу длинного, как столовский транспортер, полированного стола. С гобеленов надменно взирали святые князья с бородатой хитрецой в породистых щеках.
Олимпионики вздохнули и уставились на бледные президентские пальцы, постукивающие по отсвечивающей поверхности.