Записки авиатора
Шрифт:
Его окровавленные, покрытые множеством царапин и ссадин руки красны, словно обожжены. Вид у него до крайности озабоченный и встревоженный. Мы почти столкнулись с ним в проходе. Наши глаза встретились. Он как-то натянуто улыбнулся. Я не сказал ни слова и отвернулся. Понятно без слов. Что-то с левым средним мотором. Между тем Петенин подбежал к Бассейну, быстро сказал ему что-то на ухо, снова схватил ведро и юркнул в крыло.
Ясно, что с охлаждением мотора не в порядке. Сразу стало не по себе. Дотянет ли этот мотор до полюса или остановится раньше, где-то между полюсом и островом Рудольфа? Неполадки с мотором грозили большими осложнениями. За время полета мы выработали еще очень мало
А механики все суетились в крыле. Оказалось, что из левого среднего мотора, вследствие внезапно возникшей течи в шлангах, быстро уходит вода. Это угрожало полной остановкой мотора. Но наши замечательные механики - Петенин, Морозов и Бассейн - не растерялись.
Работали они поразительно быстро и четко. Прорезав небольшое отверстие в дюралевой нижней обшивке крыла, они старались забинтовать изолировочной лентой образовавшуюся течь. Это удалось не сразу. До крови царапая руки о неровности наспех сделанного отверстия, при двадцатичетырехградусном морозе и резком ветре они впитывали тряпкой вытекающую из мотора горячую воду, выжимали тряпку в ведро и скопившуюся там воду снова выливали в мотор. Наконец, они все же сумели прекратить течь. Только благодаря их самоотверженной работе удалось предотвратить вынужденную посадку. И лишь когда механики убедились в том, что опасность миновала, они скромно доложили командиру, что все в порядке и можно лететь дальше спокойно.
Возвращаюсь в свою рубку. В самый разгар борьбы с неисправным мотором погода еще больше ухудшилась. Мы шли уже на высоте 1800 метров. Под нами стелились [79] густые слоистокучевые облака; повидимому, они спускались до самой воды. Выше нас также был мощный слой облаков. Впереди и кругом - такая же облачность, значительно ограничивающая видимость. Обстановка создалась в буквальном смысле «туманная». Никто не мог определить, скоро ли кончится этот облачный лабиринт, выйдем ли мы из него в район лучшей погоды или, наоборот, попадем в еще более густую облачность. А тут еще неисправный мотор.
Знает ли об этом Водопьянов? Я не замечал, чтобы кто-либо из механиков к нему подходил. Командир корабля попрежнему сосредоточен, глядит вперед, следит за приборами. По лицу его ничего нельзя угадать. Оно замкнуто.
Я решил рассказать ему о моторе. Преодолевая внутреннее волнение, подбирая в уме наиболее осторожные выражения, я подошел и уже хотел было заговорить. Но Водопьянов, быстро наклонив голову, как-то особенно проницательно и тревожно поглядел на меня. Этот взгляд сразу остановил меня, и я неожиданно для самого себя заговорил с ним не о моторе, а о погоде и в тот же момент подумал о том, что поступил правильно.
В самом деле, думал я, зачем добавлять еще эту неприятность? Обстановка и без того тяжелая. Пусть летит, может быть, не так уж велика опасность. Ведь механики могут и исправить. Может быть, и доработает этот мотор до конца полета.
Водопьянов окликнул меня, и снова мы заговорили о погоде, решив пробиваться дальше, в надежде, что впереди нас ждет облегчение.
Я слушаю Водопьянова и стараюсь отвести взгляд, боюсь, чтобы он не заметил моей тревоги. Михаил Васильевич тоже как-то по-особенному смотрит на меня. Разговор о погоде продолжается.
«Эх, ничего-то ты не знаешь, Миша», - думаю я, едва сдерживая непреодолимое желание произнести эту фразу вслух. Но снова, и на этот раз окончательно, решаю щадить его покой,
Позднее, - когда мы уже были на полюсе, - я как-то разговорился с ним об этом тяжелом эпизоде, и лишь тогда узнал, что в тот момент, когда я, взволнованный, стоял и смотрел на Водопьянова, не решаясь открыть ему правду, он также, тревожно глядя на меня, думал: «Эх, милый мой, ничего ты не знаешь. Сказать ему? Нет, не [80] надо. Зачем расстраивать! Ведь у него серьезная работа, всякие там астрономические вычисления. Не стоит выбивать из колеи…» Оказалось, что Водопьянов еще раньше меня узнал о моторе и так же, как я от него, скрывал правду. Так мы, стараясь сохранить спокойствие друг друга, и долетели с этой «тайной» до полюса.
Погода упорно не хотела улучшаться. Несколько раз приходила в голову мысль: не лучше ли вернуться назад? Но какая-то неудержимая сила влекла нас вперед, только вперед. Мы обольщались самыми незначительными, порою кажущимися прояснениями и в такие моменты начинали твердо надеяться: авось, в самом деле расплывутся, рассосутся вокруг самолета громады облаков.
К 9 часам мы оказались в сплошном тумане. Теперь уже вообще ничего не видно вокруг, летим только по приборам. Радиомаяк попрежнему не работал. За это время мне удалось через маленькие просветы в облаках три раза «взять» высоту солнца и произвести расчет нашего местоположения. Оказалось, что идем совершенно точно. Пользоваться магнитным компасом становилось все труднее и труднее, стрелка давала очень большие отклонения, колебалась, и порой невозможно было отсчитать, что она показывает. В таких случаях я переходил на гироскопический полукомпас, и только он выручал нас в этой очень сложной обстановке.
С трудом пробивался наш корабль в самое сердце Арктики, которая решила сопротивляться изо всех сил, выдвигая на каждом шагу множество преград. Но несмотря на все препятствия, несмотря на неисправность мотора, мы хоть и медленно, но упорно пробивались все глубже и глубже в центр Полярного бассейна, с каждой минутой приближаясь к заветной точке земного шара - Северному полюсу, веками прикрытому таинственной завесой неизвестности.
На 88° туман неожиданно и резко оборвался, и мы «вошли» в прекрасную солнечную погоду. Внизу виднелось большое количество льдин или, лучше сказать, ледяных полей, так они были велики. Вверху ослепительно сияло солнце. На корабле сразу же стало весело и оживленно. Было чему обрадоваться: хорошая погода уже сама по себе облегчала полет, а кроме того, теперь нам, наконец, стало видно, что при наличии таких льдин вблизи полюса и, вероятно, на самом полюсе мы, повидимому, сумеем сесть. [81]
Произвожу серию астрономических наблюдений. Определяю, что идем правильно, точно. До полюса остается 100 километров.
Внизу, опять так же неожиданно, появился толстый слой облаков. Мы идем над ними все при том же ярком солнце. Все ближе и ближе цель нашего пути. Радостно ощущать, что мы, наконец, подходим к тому месту, достичь которого столько лет ценой многих жертв тщетно пыталось человечество. Теперь уже ясно, что, несмотря на все трудности, мы обязательно дойдем до полюса, дойдем именно мы, советские люди, на нашем советском гиганте-самолете…
С наступлением хорошей погоды заработал и радиомаяк. Ровно в 11 часов по московскому времени опять произвожу астрономические наблюдения. Тут же беру серию радиопеленгов, сопоставляю все это с показаниями радиомаяка и с нескрываемым волнением определяю, что мы находимся в двух минутах полета от полюса.
– Через две минуты полюс, - докладываю Шмидту. Трудно забыть и еще труднее описать выражение лица Отто Юльевича. Оно отражало целую гамму радостных переживаний - волнение, гордость, ликование…