Записки гробокопателя
Шрифт:
Филимонов: А какие вы хотите разъяснения?
Я: Ну, чтобы вы поподробнее объяснили, что считается низким политико-моральным состоянием личного состава воинской части.
Филимонов: Если с нашей стороны, то я могу сказать, что является то, что вы за целую часть даете политико-моральное состояние. У вас там большинство оказалось почему-то в этой части собраны все подсудимые... Мы же должны на факты опираться... а такого не должно... Мы ведь и к строителям обращались. У вас там всё в обобщенном виде, такая картина представляется, она ставит под сомнение...
Я (прерывая):
Филимонов (прерывая): Не будем так, не будем так... нас никто не уполномочил, и вы, наверное, не владеете за всех. По нашему перечню, если речь идет о частном случае, если там один, ну два человека, можно показать. Когда же мы начинаем на факте двух-трех человек делать обобщение... Нет, художественная сторона у вас там есть, присутствует, и вы это выливаете, хотя они и строительные.
Я: Главный редактор журнала предоставил цензуре и Главному политуправлению полный карт-бланш...
Филимонов: Кого?
Я: Предложил дать рецензию, отзыв, комментарий - что угодно в том же номере, где и повесть...
Филимонов: Мы с вами ни к чему не придем...
Я: Значит, вы считаете, что мы с вами не найдем общего языка?
Филимонов: Почему? Общий язык я имею и сейчас.
Я: Давайте договоримся о встрече, а?
Филимонов: Давайте, хотя и ни к чему.
Канцелярская папка с надписью "Склока" (история "Стройбата") начала распухать. В конце октября 1988 года я во второй раз подошел к старинному особняку на Кропоткинской. Главная военная цензура. Дежурный, сличив меня с паспортом, вызвал лейтенанта. Тот повел тайными ходами и у очередной двери сдал полковнику. Полковник, оправив мундир, постучался в нужный кабинет, вошел и, кивнув в мою сторону, мрачно сказал встающему из-за стола генералу: "Вот". И отошел к стене.
– Добрый день, Сергей Евгеньевич, - радушно сказал старый седой генерал. Как самочувствие? Присаживайтесь.
– Насчет разъяснений, - виновато напомнил я, занимая назначенное генеральским пальцем кресло.
– А здоровье никуда, все плачу по ночам.
– Пилюльки, может, какие, - посочувствовал генерал.
Первое время наш разговор пробуксовывал, не схватывался, нудно повторяя телефонный. Тем не менее я что-то молол, апеллируя к Политбюро.
– Политбюро не надо трогать, - генерал вдруг резко изменил рыхлый ход разговора...
– Есть перечень.
Он достал из сейфа красную книжечку и, полистывая ее, приговаривал:
– Во-первых, вы писатель... Не может быть, что вы не в курсе. Есть перечень сведений... Главлит им руководствуется...
– Дозвольте взглянуть.
– Да у вас же у самих, наверное, есть?
Я театрально развел руками.
– Откуда? Ничего у нас нет. Голяк.
При этом я блудливо выкручивал шею, стараясь заглянуть в лежащую перед генералом книжечку. Генерал же локтем загораживал текст.
– Вы прям как второгодник, Сергей Евгеньевич, - по-отечески пожурил он, списать хочете...
– В точку попали, товарищ генерал; я и есть второгодник, в девятом классе
Генерал расцвел.
– То-то я и думаю: писатель, а такие слова...
Я закивал.
– Все правильно, Сергей Алексеевич, все правильно... взглянуть бы, а? По-свойски, по-военному: вы - генерал, я - рядовой.
– Так ведь секретно, - вяловато отбивался цензор. Но чувствовалось, что показать хочется.
– Какие там секреты, Бог мой!
– порол я ахинею, зацепившись за краешек заветной брошюры.
– Вы мне покажете, я ребятам своим перескажу, друганам, товарищам по перу: Маркову Георгию Мокеевичу, Проскурину Петру Лукичу, Бондареву... расскажу им, чего нам можно, чего нет.
– Знакомы с ними?
– уважительно удивился генерал.
– А то. Домами дружим, в баньку ходим, бабы наши фасоны обсуждают...
И генерал поддался. Он повернул ко мне текст, ладонями прикрыв при этом номера параграфов сверху и снизу, для прочтения оставался лишь узкий просвет.
– Еще чуть-чуть, - игриво упрашивал я цензора.
– Ка-апельку. Только параграф.
С таким же энтузиазмом я в свое время склонял к любви особ противоположного пола. В данном же случае мы скорее напоминали голубую пару.
Но генерал был крут:
– Параграф не надо!
– рявкнул, сведя на нет мои домогательства.
– Чего могу - даю. И - будет!
В щели между чисто вымытыми генеральскими ладонями значилось следующее:
Перечень сведений в Вооруженных Силах СССР, запрещенных к открытому опубликованию.
СЕКРЕТНО No 2651
"Утверждаю"
21 июля 1988
С. Ахромеев
Упоминание о низком политико-моральном состоянии личного состава Вооруженных Сил СССР, в том числе о негативных отношениях между военнослужащими...
Сведения о неудовлетворительном состоянии воинской дисциплины (общая оценка, характер, взыскания, количество...) в центральных и окружных открытых видах информации...
– Мы уж и так и сяк пытались...
– генерал вздохнул, - все равно политико-моральное вылазивает... Вы, Сергей Евгеньевич, думаете, что в стройбате собраны...
– Я не думаю, я служил в этом стройбате, товарищ генерал. Нас в шестьдесят девятом согнали из всех стройбатов страны, сволочь, неугодную по разным причинам, и гнали на исправление в Билютуй, в Забайкалье. Знаете, там урановые разработки. Там солдаты на полгода меньше служат, зато потом приплод не дают, себе подобных не размножают. Половое атрофируется.
Генерал покачал головой, заловив меня на явной лжи.
– Но вы-то дали, Сергей Евгеньевич, приплод имею в виду.
– Так меня не довезли до урана. В Ангарске тормознули.
Генерал оживился.
– Частный случай, частный случай. Нельзя исключительный случай накладывать на все вооруженные силы. У вас там драка, рота на роту...
– Да я сам в ней участвовал.
– Все равно: частный случай. Два-три человека, группа даже - пожалуйста. А часть целая - не на-адо. Это неправильно будет. В редакции же все знают. Заместитель главного редактора знает. Перечень утвержден маршалом Ахромеевым.