Записки гробокопателя

Каледин Сергей Евгеньевич

– Какой маршал у нас, однако, интересный! Одной рукой цензуру утверждает, а другой Рейгана уверяет, что у нас свобода слова. Нехорошо получается.

Наш разговор пошел по второму кругу. У генерала начался обед. В кабинет робко протискивались подчиненные, безмолвно напоминая шефу о своевременном приеме пищи, но генерал разговорился.

– Я даже, честно говоря, удивился, как это журнал берет такую повесть. Еще еврей там у вас... Политическое у вас там. Национализьмом пахнет... солдаты женщин в казарме сношают... Неэтично.

– А вы читали "Один день

Ивана Денисовича"?
– перебил я генерала.

Полковники, прилипшие к стене, синхронно дернулись, укоризненно взглянув на меня как на пукнувшего не ко времени недоросля. Но генерал не смутился, лишь трясанул погонами.

– Да. Знаю такой роман... Вам страницы предоставлены, а вы и рады...

Я встал.

– Всего хорошего, товарищ генерал.

Цензор проводил меня до дверей и, передавая застоявшемуся полковнику, по-отечески попросил не рассказывать никому о нашем разговоре.

Но я ему испортил весь уют.

– Дорогой Сергей Алексеевич! Даю честное слово, что, как только выйду из военной цензуры, тут же постараюсь рассказать о нашей встрече как можно большему числу людей. Не взыщите.

В приемной Главного политического управления повсюду висели плакаты: указательный палец мрачного воина грозил посетителю: "Помни о военной тайне". Я зашел в кабинку местного телефона. Телефон молчал. Я затравленно стал шарить глазами в поисках инструкции и нашел ее: "Закрой плотно дверь!" Притянул плотнее дверь - телефон загудел.

Заместитель начальника отдела культуры полковник Волошин отыскался тут же. Я зашел с обкатанного козыря: я в инфаркте и начинаю самоубиваться прям здесь, в телефонной будке.

– Подождите!

Красивый, моего возраста полковник Волошин легкой побежкой спустился со ступенек. В руке он держал листки бумаги.

– Может, "скорую", Сергей Евгеньевич?

– Не надо "скорую", скажите лучше, печатать будете?

Полковник мужественно повел красивой головой.

– Н-нет! Не будем. Плохая повесть, Сергей Евгеньевич. Очень плохая.
– Он потряс зажатыми в руке листочками.
– Это заключение ПУРа.

– Дайте, - попросил я худым голосом.

Полковник, совершая должностной грех, побоялся отказать умирающему, разжал пальцы.

...С.Каледин собрал все отрицательные факты, всю грубость, всю жестокость и бессмысленность, которые рассыпаны по всем стройбатам страны... В наши дни, столь горячие обострением межнациональных отношений, напечатать повесть "Стройбат" в журнале с громаднейшим тиражом - это значит сыграть на руку врагам перестройки, националистам...

Повесть печатать не нужно. Однако руководство журнала, ссылаясь на демократию и гласность, может опубликовать ее. После чего хорошо бы организовать несколько оперативных рецензий. Лучше бы о ней в печати промолчать, но это маловероятно...

О.А.Финько, член союза писателей СССР

И тут я понял, что, кажется, "Стройбат" напечатают. Слишком уж много дураков, запрещающих его.

Главный редактор был недоволен моим поведением.

– Прекратите самодеятельность!..

Я пятьдесят лет в литературе, а не встречал, чтобы автор так беспардонно себя вел! Прекратите ходить по инстанциям!

Заместитель приоткрыл дверь кабинета и в щель протянул две газеты.

– Что, что такое?!
– воскликнул редактор, принимая прессу.
– "Московские новости", "Комсомольская правда"!.. Рекламу себе делаете?! Ажиотаж нагнетаете?! Что вы намерены еще делать?

Я тяжело вздохнул.

– Послать телеграмму в Совет Министров с жалобой на Главлит.

– Не смейте!
– взвизгнул зам.

Главный, не попрощавшись, ушел к себе в кабинет.

Вечером я приводил в порядок документацию по "Стройбату" и планировал очередные демарши. Пришел сосед. Поинтересовался, слушаю ли я сейчас "Свободу".

Я включил транзистор. "Свобода" голосом Юлиана Панича читала "Стройбат".

– Оля!
– заорал я жене на кухню.
– Сухари суши!

Но прошел день, два... "Стройбат" дочитали, повторили, а меня еще не забрали. Все-таки другие времена.

В почтовом ящике я обнаружил простенький конверт, в уголке - рыбка "Петушок", каких я разводил в детстве в аквариуме В таких почтовых скромных конвертиках бабушка Липа присылала мне в стройбат потертые рублевочки из своей пенсии. В данном же случае "Петушок" в своем клювике принес письмо Филимонова. Не генерала, не начальника военной цензуры, - просто скромное письмецо, подписанное внизу аккуратно и меленько "Филимонов". Без даты и исходящего номера. Удивительное совпадение с покойной бабушкой: она тоже подписывала письма без даты и географии, по-домашнему: "Бабушка Липа". Правда, в ее письмах всегда была денежка.

"Во время нашей беседы, Сергей Евгеньевич, я объяснил Вам, почему есть возражения против публикации повести "Стройбат". Но коль вы все-таки прислали в наш адрес письмо по этому поводу, то, видимо, хотите и от нас иметь непременно "бумагу"..."

"Ишь ты, как его повело!
– подумал я.
– Запросто мог не писать, а ведь написал!"

"...Стройбат в повести - это ежедневные пьянки личного состава, устойчивое человеконенавистничество, высокомерное отношение к туркменам, узбекам, молдаванам... Все они именуются не иначе, как: "чурки", "хохлы", "евреи"..."

А тем временем...

А тем временем в журнал прибывали депутации. И какие гости пожаловали!.. И без охраны!.. Заместитель начальника ПУРа генерал-полковник Стефановский, таинственный генерал с голубыми погонами летчика.

Генералы полдня охмуряли главного редактора. Ссылались они не только на свое ведомство, главной препоной они назвали "верха" - союзного идеолога Вадима Медведева, только через труп которого "Стройбат" может выбраться к читателю.

Еще не развеялся генеральский дух, в гости пожаловал начальник управления художественной литературы Главлита Солодин.