Записки гробокопателя

Каледин Сергей Евгеньевич

Мишка принес маникюрные кривые ножницы и аккуратно стал обстригать Воробью кожаную, без кости, вмятину над ухом.

– Три раза он тебя?

– Ага. Сюда два раза и сюда.
– Воробей с готовностью показал битые места.
– Утром просыпаюсь - мокро, кровятина везде, по морде текет. Потом сосед зашел, "скорую" вызвал. Часов шесть с чердаком дырявым лежал, вся кровь спустилась... Тихо ты!
– Воробей дернулся.
– Ладно, хорош! Слышь, Гарика, говорят, тоже крепко уделали?

– Крепко.
– Мишка прижег рубец зеленкой.

Воробей

сидел задумчивый.

– Оборзел Гарик... Вконец. А Борька, значит, не сунулся... Правильно - под горячую руку тоже башку проломили бы... А ведь корешил с Гариком... А Стаська где был?

– Выходной взял.

– Гм, может, специально и взял.
– Воробей усмехнулся.
– Слышь, Миш, хочешь, я тебе фотку свою подарю?
– Воробей полез в "портмонет" и достал небольшую карточку.
– Дай ножницы!

Мишка достал ножницы.

– Сейчас мы его рубанем!
– на карточке Воробей и Гарик стояли возле красивого памятника.
– Та-а-ак, кыш!
– Воробей отстриг Гарика.
– Давай надпишу... Чего писать-то?
– Он пососал пластмассовую ручку.
– А!.. Мишке от Лехи Воробья. Нормально? Что у нас сегодня? Тридцатое?
– Он взглянул на часы с календарем.
– Уже тридцать первое. Суд сегодня.

– А ты не волнуйся, не посадят.

– Так а я и не психую. Сидим с тобой... Музыку бы еще. Только не эту, не дрыгаловку.

– Сейчас заведем.

Мишка принес маленький магнитофон, поставил на холодильник, включил...

Магнитофон густым басом негромко пел под гитару: "Гори, гори, моя звезда..." Воробей пододвинул ухо ближе.

– Из старых кто-нибудь?

– Нет, товарищ мой школьный...

– Хочешь, мы его в церковь определим? Чего смеешься? Я с Батей поговорю, с Женькой, регентом. Свои ж все... Подучится малость и пошел в религию петь! Все лучше, чем в службе геморрою насиживать... Давай приводи его. Бабок насшибает! Гори, гори-и-и...

– Кто это тут поет?
– подергивая тронутой тиком головой, в кухню вплыла Мишкина бабушка, толстая уютная старуха.
– А-а, у нас гости... Ну, здравствуйте... Как звать-величать?

– Воро... Леша.
– Воробей осторожно, чтобы не сделать больно, помял пухлые старухины пальцы.

– Алексей, значит. А по отчеству?

Воробей чуть напрягся, вспоминая.

– Сергеевич.

– Очень приятно, будем знакомы. Елизавета Михайловна... Ну, давайте чай пить... вы вместе с Мишей на стройке работаете?

– Ага, - кивнул Воробей и поднялся с табуретки.
– Домой пора.

– Ну, если пора... Заходите к нам, милости просим...
– старушка улыбалась и подергивала головой.

Мишка проводил Воробья до лифта.

– Погоди. Забыл!

Он метнулся назад, в квартиру.

– Вот за отпуск, твои.
– И виновато добавил: - Заказов мало было.

Подъехал лифт.

9

"...На основании изложенного обвиняется: Воробьев Алексей Сергеевич, 20 июня 1948 г.р., ур. гор. Москвы, русский, б/п, гр-н СССР, образов. 7 классов, инвалид II

группы, работающий бригадиром в бюро пох. обслуживания, прож.: Москва, Алтуфьевское шоссе, 18, кв. 161, не судимый, в том, что он причинил умышленное телесное повреждение, не опасное для жизни, но вызвавшее длительное расстройство здоровья.

Он же совершил злостное хулиганство, т.е. умышленные действия, грубо нарушающие общественный порядок и выражающие явное неуважение к обществу, отличающиеся по своему содержанию особой дерзостью и связанные с сопротивлением гражданам, пресекающим хулиганские действия.

Так, 5 августа 1975 года в первом часу ночи, находясь в состоянии алкогольного опьянения, в квартире 161, дом 18 по Алтуфьевскому шоссе гор. Москвы учинил скандал со своей фактической женой Ивановой В.И., выражался в ее адрес нецензурными словами, повалил ее на диван и подверг избиению кулаками по лицу, голове и другим частям тела, причинив ей побои. На требование своего соседа по квартире Лукьянова Валерия Петровича прекратить хулиганские действия Воробьев А.С. оказал ему физическое сопротивление и подверг его избиению, причинив ему тяжкие телесные повреждения, требующие длительного лечения (более 4 недель), в виде закрытого перелома челюсти справа, т.е. совершил преступление, предусмотренное ст. 109, ч. 1 УК РСФСР..."

Воробей глядел в пол и грыз до мяса съеденный ноготь. Слышал он только в самом начале, когда судья говорил впустую: чего можно на суде, чего нельзя, права, обязанности, короче - то-сё. Потом уши заложило, как залило, и над бровью, в проеме стало с шумом бить. Все звуки в зале увязли в этом шуме.

Воробей посмотрел на Вальку - та спокойно слушала.

Сейчас он боялся только одного. Не машущего руками немого прокурора, не приговора, а только припадка - как тогда, в больнице, после стакана красного.

Тогда, в больнице, он испугался себя самого, себя, умирающего без воздуха, без боли, в неуправляемых корчах.

Горло перехватило после второго или третьего глотка, но неожиданности не было - врачи предупреждали о спазмах. Потом вот, когда начало крючить и гнуть, вот тут он понял, что все.

Об этом врачи не предупреждали.

Его заморозили прямо в койке, не везя в операционную, и проткнули горло, задев ушной нерв.

Потом он сравнивал этот припадок с тем тухлым заражением.

...Позапрошлой весной он копал на пятнадцатом участке и, стоя внизу, в грязи, саданул, не глядя, в заплывший прибывающей жижей подбой. Из гроба чуть брызнуло, и вонь, рванувшаяся из щели, выпихнула его из ямы.

Копал, как любил, без верхонок - брызги чиркнули по пальцам по его всегда разодранным в кровь заусеницам.

Потом он болел. Врагу не пожелал бы такого. Болело все: глаза, руки, волосы, туловище, нутро, - болело беспрерывно, тяжело, тупо, каменно.

Ребята говорили, заражение тухлым ядом. Врача не звал: боялся, подтвердит. Водка стояла в графине, как вода, все время. Томка, тогдашняя его, подливала в стакан день и ночь...