Записки гробокопателя
Шрифт:
Молчок сегодня просил помочь захоранивать, значит, надо до двенадцати закончить. На сегодня он отпустил часовню погулять, выходит, и завтра за них хоронить втроем: Молчку, Воробью и Мишке. Часовня похмеляться будет.
– Бесхоз толкнуть - самое то, - наставлял Воробей Мишку, он всегда наставлял его, когда красили, работа спокойная.
– Вот где бабки живые... У тебя, предположим, здесь родственники похоронены. Пятнадцать лет санитарных не прошло, а у тебя вчера новый покойник умер. Родственник близкий. Куда ты его
Ты к Петровичу: то-сё. Он тебя пошлет для начала. А покойник-то тухнет... А если еще и лето вприбавок?..
Ты опять к нему. Он покрутит, повертит: а вдруг ты из треста или из обахаэса? Ну, а потом заломит, ясное дело... и никуда не денешься, дашь как миленький. Договорились по-хорошему - он тебе бесхозик подберет поближе к твоей могилке...
Воробей посмотрел на часы и опустил кисть в ведро.
– Потом докрасим, первый час, хоронить пора.
– Леш, а что с покойником потом делается, в земле?
– Как чего? Лежит себе, следующего ждет.
– А что с ним происходит, с покойником? С телом?
– Лежит себе... Сперва надувается, если не зима и не промерзнет, потом лопается. Через год-полтора, по-разному, от тела зависит и от земли. Суглинок если, так быстро его пучит: земля воду держит, как все равно в кастрюле. Если песок - еще полежит. Брюхо лопнет - он течь начинает... Несколько лет текёт. Вытекает все - сохнет. Быстро сохнет. В землю превращается. Одна кость остается. Лет за восемь целиком сделается. Все чисто. В землю ушел...
– А зачем тогда пятнадцать лет ждать?
– На всякий случай, мало ли что.. бывает, вода почвенная стоит - так он парится, а в землю не идет. Не видел никогда? Увидишь. На той неделе перезахоронка будет. Не обделаешься со страху-то?
– Не знаю.
– Перезахоронка, считай, самая муть. Вонь забирается - хоть мылом нос полощи, не отобьешься! И стоит, падла, до пяти ден. Раз положили - пусть лежал бы себе, чего его ворошить. При царе-то точняк руки б поотрывали за такие штучки. Гниет себе человек тихо-благородно... В рай едет или еще куда. Так ведь нет - выковыривают! Другое дело, когда по медицинскому или судебному надо в него посмотреть...
Слышь, Михаил! Я тебе свой бесхоз не показывал? Покажу. Когда в больнице был, Петрович мне у заборчика отвел местечко... по закону, в трест ездил специально договариваться. Разрешили. А когда я вышел - смеется: вот, Воробей, твой бесхоз, не толкни по дурости, бездомным будешь.
Ты, Миш, тоже запомни: ложить меня только туда. А чего смотришь? Дырка-то у меня все ж без кости, и гной не перестает. Смех-то смехом...
На центральной аллее показалась знакомая фигура. Воробей прищурился:
– Кутя, что ль? Ку-уть!
Кутя молча побрел на зов.
– Куда пилишь, могильщик хренов?
–
– Ты когда портки заменишь?
– Домой пойду, - невпопад ответил Кутя.
– Громче говори.
– Домой пойду!
– крикнул Кутя.
– Петрович отчислил. За прогулы.
– Куда домой? Где он?
– заорал Воробей.
Петрович сидел в кабинете.
– Ты что, шакал, над дедом мудруешь?!
– просипел Воробей.
– Ему до пенсии полгода, он сам отвалит! Неймется! Руки чешутся?.. Могу почесать!
Петрович побледнел: в конторе никого, а Воробей неполноценный. Отоварит, потом поди разбирайся.
Воробья трясло.
– Не обижай деда, Петрович...
– Воду пей!
– завизжал заведующий, подталкивая к нему графин.
Воробей послушно припал к графину.
– Не обижай...
– Защитничек...
Петрович встал из-за стола.
– Много вас... что ты здесь разорался?.. Прибежал-прилетел!.. Все вы за чужой счет добренькие. А сам, если что?.. Знаю я вас!..
– Спасибо, Петрович, - пробормотал Воробей.
– Ему полгода, он сам отвалит...
– Пошел вон. Иди работай, - буркнул Петрович.
– Вы чего наглеете? Полчаса гроб стынет. Оборзели вконец!
Молчок понес на них правильно.
Раскрытый гроб, окруженный немногочисленными родственниками, забыто прижался к чужой массивной ограде. Появление Воробья с Мишкой разбудило притерпевшихся к своему горю родных: кто-то всхлипнул, потом громче...
– Попрощались?
– спросил Молчок у пожилой толстухи с заплаканным лицом, по-хозяйски стоящей в изголовье.
– Крышку давай!
– скомандовал он Мишке.
– Цветы из гроба уберите, покрывалом прикройте.
Молчок с Мишкой накрыли гроб крышкой, состыковали края. Молчок вынул из-за голенища сапога молоток с укороченной для удобства рукояткой и - тук-тук-тук, гвозди изо рта - приколотил крышку.
– Сейчас мы подымем, а вы тележку из-под гроба на себя примете, руководил Молчок.
– Заходи, Воробей, Мишка, веди его.
Веди - значит, бери Воробья, обхватившего тяжелое изголовье гроба, за бока и, пятясь сам, направляй его, тоже идущего задом, между мешающими оградами, по буграм и вмятинам, чтоб, не дай бог, не оступился. Ничем больше помочь нельзя: слишком узка дорога.
Так, не торопясь - быстрят только кошки да блошки, - дошли до свежевырытой ямы, поставили гроб на осевший под его тяжестью рыхлый холм; веревки Молчок заранее разложил поперек могилы.
– С ломом давай, - буркнул Воробей, - неудобно.
– Давай. Ложи.
Мишка положил лом поперек могилы, подергал: не телепается ли? Молчок с Воробьем на веревках, зажатых в кулаках без намотки (упаси бог наматывать: полетишь за гробом вдогонку), установили гроб на лом. Потоптались, побили сапогами землю для крепости.