Записки гробокопателя

Каледин Сергей Евгеньевич

– Покажи, как надо!
– переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело, с опаской берется за челим.
– Людмила Анатольевна, вы не взатяжку, вы с подсосом, не сильно... Богдан, покажи толком!..

Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал.

– Дам в лоб - козла родишь, - с закрытыми глазами пригрозил неведомому противнику Миша Попов.

– Та-ащится!
– радостно отметил Эдик Штайц.
– Готов Мишель. Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло...

В данном редком случае Эдик Штайц был прав. В настоящий момент курили его анашу, его изготовления,

а главное - его замысла.

Минувшим летом весь отряд по воскресеньям вместо выходных стали вдруг вывозить на поля собирать картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в зэковозах - длинных машинах с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над головой решетки, даже не встать. Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали соответственно. И себе, и Городу, и кому там еще... Коля Белошицкий сразу надумал, как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал, возле грядки складывал, а напарник следом бежал и черенком лопаты грядки ворошил. Картошечку не трогали, упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать. А офицерье в машинах сидит, не смотрит. Тем более холодно - снежок уж начал капать. Неуютно. План считали по грядкам, не по картошке, и получилось, что в отделении Богдана перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез ковырялись. Ну им простительно - народ деревенский.

Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по колено только, но сойдет в армейских условиях. Начался лихорадочный сбор. Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал - анашка получилась первый сорт. Только вкуриться нужно - с первых разов не пробирает. А потом благодать: с табачком растер, косячок набил - и торчи!..

– Богдан, - уплывающим голосом пробормотал Миша Попов, - пихни колючего...

Женька не реагировал. Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо и хотелось, как всегда под кайфом, посмеяться и еще - стихи посочинять. Свечка разгорелась вовсю, коптящий язычок пламени вырос из консервной банки и метался перед оконным стеклом...

"Шарашится по роте свет голубой и таинственный...
– сочинял Костя, спрятав лицо в ладони.
– Шарашится по роте свет голубой и таинственный... И я не совсем уверен, что я у тебя единственный..."

– Богда-ан!
– угрожающе прорычал Миша Попов. Женька отлип от Люсеньки.

– Чего тебе?

– Пихни колючего...

– Завязывай, Мишель, понял? Сказал - нет, значит - нет.
– И снова приобнял библиотекаршу.

Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на игле сидел. А в последнее время сломалась колючка - деньги у Миши кончились. На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся. Доширялся - вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано. Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему из полка даже приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: "Все, некуда".

Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: "Ты на всю оставшуюся жизнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!"

От скрипа коек проснулся Старый.

То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился - разбудили.

Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..

– Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя?
– спросил Костя.

– При чем Лысодор, он без кэпа не решает, - ответил Старый и вернул Косте челим.
– Не хочу. А Дощинин не отпустит.

Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.

– Констанц, оставь мне бушлат, - попросил Старый.
– Тебе зачем?..

– О чем говорить!
– кивнул Костя.
– Заметано.

Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом. И даже покрылся испариной. И встал.

– Чего ты?
– спросил Женька.

– Пойду помогу, ребята возятся. Фишка с Нуцо...

– Сиди!
– Женька за ремень потянул его вниз.
– Только кайф сломаешь. Сиди.

Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.

Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.

– Не надо, Жень...
– вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла.

– Егорка, Максимка!..

Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.

– Подъем, подъем!
– повторял Женька, похлопывая их по плечам.
– Задача: одеться по-быстрому - и в сортир. Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться - двадцать секунд.

Егорка и Максимка стали невесело одеваться.

– Не здесь, не здесь.
– Женька вытолкал тех на проход.

– Торчит!
– Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. Людмила Анатольевва!

– А-а...
– донеслось из Люсеньки.

– Насосалась, кеша кожаная...
– проскрипел Миша Попов.
– Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.

– Ты давай, давай!
– отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо.

– Же-еня-я...
– прошептала Люсенька.

– Что с тобой? Плохо?

– Тошнит...

– Сукой быть, ктой-то ползает под окнами - бухтел свое Миша Попов.

– Мам-ма...
– простонала Люсенька.
– Тошнит...

– Вкось пошло, - улыбнулся Эдик Штайц.
– Точняк - блевать будет!

– Давай ее на улицу, - предложил не заснувший еще Старый.
– На свежачок...

– Не надо...
– стонала Люсенька.
– Ма-ма.

Костя протянул руку к окну - из щели бил холодный воздух.

– Сюда ее, к стеклу, похолодней, - сказал он.

Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в колодное стекло.

– Ага-а...
– простонала она.
– Лучше-е...