Записки гробокопателя
Шрифт:
Поели-попили. Алка, нарушая шабат, ушла в ванную включить стиральную машину. Отключится она сама по себе, все выстирав, отжав и просушив. Так что если и навредит шабату, то самую малость.
Петр Иванович, сытый, довольный, откинулся на спинку дивана. Расстегнул рубаху.
– Мири, мне Машка заказала привезти лошадь для Барбия. Кто такой Барбия?
– Это просто, - кивнула Мири, - это мы купим. А что у тебя висит на шее? Она пересела поближе.
– Покажи, пожалюйста.
– Крест православный. Павел, включи!
Пашка, кряхтя, включил вентилятор. Но прохлады
– Каждый человек русский должен носить крест. Ты, например, Мири, человек еврейский, тебе крест тоже подходит...
– Ну, не совсем, - улыбнулся Мишка, не отрываясь от Голанских высот.
– А ты чего не разливаешь, Михаил? Ты что, с водкой "на фе"? Смотри, приходить не будет.
– Где ручка, Пашка?
– крикнул Мишка.
– И бумагу.
– И еще: убить - гасить в шубу, - довольный своей нужностью, сказал Петр Иванович.
– Записывай, Павел подмогни отцу.
– Я не умею писать по-русски, - виновато опустил голову Пашка, протягивая отцу ручку.
– И читать по-русски не умею. Не ругай меня, Васин, пожалуйста.
Петр Иванович опешил. Такого он не ожидал.
– Не понял. Раз просишь, ругать не буду. Но все равно - не понял. А эта, мелкая?
– он кивнул на Мири.
– Я тоже не умею, - радостно отозвалась девочка, вылизывая остатки мороженого из коробки.
– И читать, и писать.
Мишка разлил водку.
– Не впрягайтесь, Петр Иванович, - он чокнулся с гостем.
– Мы с Алкой ничего не можем поделать. Не хотят, сволочи. Может, убить?
Петр Иванович молча выпил и крякнул как положено.
– Ну, ладно. Так на чем тормознулись? Насчет креста?
– Я вот что ношу для Бога, - Мири вытянула из-за ворота маечки серебряную шестиконечную звезду на цепочке.
– Мой могендовид. Хочешь, он будет твой? Но ты ведь не еврей, ты можешь иметь проблемы с твоим Богом...
– Бог, Мири, запомни, один на всю хиву, - наставительно сказал Петр Иванович и для серьезности разговора даже застегнул рубашку на последнюю душную пуговицу.
– У одних он - Будда, у русских - Христос, у чурок - Аллах... Тут главное - вера.
Мири стянула с себя цепочку.
– На.
Петр Иванович, не ожидавший такого поворота, вопросительно взглянул на Мишку. Мишка зевнул, лениво пожал плечами. Петр Иванович прицепил могендовид на одну бечевку с крестиком.
– Ну, тогда будем здоровы!
– Лэ хаим!
5
Суббота. Шабат в разгаре. С утра опохмелялись, но не слишком.
– А что, музей открыт сегодня?
– поинтересовался Петр Иванович. Достопримечательности непосредственно?..
– "Метро закрыто, в такси не содют..." - пропел Мишка.
– Шабат во всем околотке. Алка в лаборатории сегодня дежурит. Пашка! Будешь поваром.
– Ага, - въедливо усмехнулся Петр Иванович.
– В лаборатории, выходит, можно. Не возбраняется. Гляди, как интересно: то понос, то золотуха. А музей, значит, аля-улю?
По правде-то говоря, Петру Ивановичу не больно хотелось на экскурсию. Это он скорее, чтоб хозяев не обидеть. Тем более где Христос родился,
– А что если Петр Иванович у нас на крыше позагорает?
– предложил Мишка. Павел, отнеси гостю матрац.
Настроение у Петра Ивановича было отличное. Да у него всегда было хорошее настроение, кроме когда живот с перепоя гудел или остеохондроз в руки стрелял. Или - не к столу будь сказано - в мошонку. От хребта туда боли иной раз отдавались. Но это все чепуха, так сказать непосредственно. Главное, жив. В оккупации не подох; после войны голодуха - снова живой; отец в штрафбате сгинул, матери на переезде "кукушкой" голову отсекло - обратно живой! И на зоне не пропал. Там, правда, уже взрослым был. Бога гневить не надо. Главное, чтоб из жопы пыль не шла!
– Ладно, Михаил, не мни водку!
– весело призвал он хозяина.
– По последней, и - на крышу!
Плоская крыша, залитая раскисшим от жары гудроном, была густо заставлена солнечными батареями: их-то, оказывается, и выдумал на весь Израиль, а также для всех арабов Наум Аронович, первый муж Ирины Васильевны. Ячеистые стеклянные щиты батарей уставились в синее прокаленное небо. В некоторых ячейках стеклышки были выбиты, в пробоинах валялись окурки, смятые пачки сигарет и даже пустые банки из-под пива. На веревках между солнечными батареями сушилось разноперое белье. Рядом стояло несколько стульев из белого пластика, такой же столик на невысоких ножках.
Петр Иванович, покуривая, облокотился о заграждение - обозревал субботний иерусалимский двор. Пашка притащил на крышу матрац, пепельницу и зачем-то еврейскую газету. Он стоял рядом с гостем, готовый комментировать происходящее внизу и вокруг.
– Дай я покурю из твоей сигареты, - робко попросил он, поглядывая на дверь.
Петр Иванович удивился, но оторвал у беломорины обмусоленный конец, сунул папиросу Пашке.
– А мать узнает?..
Пашка задымил отчаянно и башкой замотал: не узнает.
– Васин, а что ты ешь, чтобы от тебя не пахло с водкой?
– поинтересовался он, выпуская дым колечками. Петр Иванович пожал плечами.
– Ничего такого не ем. Закусываю активно, и все. Лучше суповину, похлебочку... Хватит тебе курить, дурака валять!
– Он перегнулся через парапет.
– Рассказывай, чего тут? Куда это они? В церкву, грехи замаливать? Пускай, дело хорошее.
Внизу евреи, все в черном, все как один в очках, шли в синагогу. Вернее, как объяснил Пашка, в пять синагог, помещавшихся в одном длинном, похожем на барак строении с разными входами.
– А рядом что?
– Петр Иванович отобранным у Пашки окурком показал на непонятное сооружение, напоминавшее перевернутый горшок.
– Миква. Бассейн для женщин, когда водой так делают...
– Баня, что ли?
– Только без мыла. Баня для религии.
Петр Иванович вспомнил правила гигиены на Кавказе, где он служил пять лет, и, чтобы не конфузить дальше парня, остановил расспрос.
– Ясно. Почему все в очках? По религии?
– От книг зрение уменьшается.
– Отец и мать у тебя почему в очках обоя?