Записки гробокопателя
Шрифт:
— Зачем какать? — недовольно вопросил Синяк.
— Чтоб тушь не расплывалась. Не нагнетай алкоголь загодя. Жирному лучше пособи.
Синяк сделал обманчивое движение — будто с тахты, но Роман придержал его: сиди, не нужен.
Чтобы порыв не был пустопорожним, Синяк прихватил с пола лепесток ветчины.
— Рассказывай, Жирный, — приказал он. — Развлекай.
— У меня во Франции книга вышла, — начал Роман. — Летом поеду…
— Опя-ять он свое, — скорчил рожу Синяк. — Что же вы по-человечески базлать не можете, все про книги!.. Кстати, Жирный, моя крестная психиатром
— Рома, а где же фото? — раздраженным на всякий случай голосом рассеянно спросил Иван. — Фоту сделали?..
Роман протянул ему фотографию.
— Да-а… — задумчиво произнес Иван. — Такое лицо может любить только мама. Хорошо, косы не видно. Скажут, гермафродит.
— Кого? — насторожился Синяк.
Наконец муравьи закончили свою работу. Ванька загнал их в «сытую» банку. Достал батарейку «Крона». От батарейки тянулись два проводочка, оканчивающиеся обнаженными жальцами. Он легонько совокупил проводки — стрельнула искорка. Ванька снова вбил в глаз черный цилиндр и еле заметными движениями начал подковыривать искрящимися электродиками недовыеденные фрагменты текста.
— Потом проварить в щавелевой кислоте, подстарить… — бормотал он и, закончив свою ворожбу, со стоном разогнулся.
— Наливаю, Иван? — нетерпеливо спросил Роман.
— Не ломай традицию, — напомнил Синяк. — Пусть Иван сначала стих зачтет.
— Можно, — кивнул мастер и заговорил давнишними своими тюремными стихами, которыми в свое время, еще в шашлычной при первом знакомстве, навсегда покорил Синяка.
— Значит, время прощаться, коль вышло все так, как все вышло. Повторите, маэстро, — пусть звуки заменят слова, только скрипку печальней, оркестр потише, чуть слышно, только тему надежды — пунктиром, намеком, едва…
— Ну, быть добру! — провозгласил Синяк тост. — Шолом, козлы!
Пили старательно. За двадцать лет Ванькиной свободы, за новые зубы Синяка, за книгу Жирного, вышедшую в далекой Франции, за дружбу, за любовь…
Когда наступил перекур, Иван, лениво ковыряясь в зубах, вяло поинтересовался:
— Рома, за кого ты нашего Вовика сватаешь? Она окрашена в обручальный цвет? Прошу подробности.
— Даму зовут Александра, — сдержанно сообщил Роман. — Правда, Михеевна. И смолк.
— Что-то ты подозрительно немногословен, — заметил Иван. — Не со своего ли плеча?.. Инцест грядет?
— Дама — коллега, — уклонился от вопроса Роман. — Коммерческий зам. Сикина. Генерального директора нашего КСП. — И продолжил: — Инцест отчасти есть. Плюсквамперфект.
— Кого? — нахмурился Синяк.
— Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой… — перевел Ваня.
— Да она еще за такого чмо и не пойдет, — набивая цену, сказал Роман.
— Ладно вам дуру гнать, — оскорбился Синяк, — я для вашей Михевны волшебный принц из детской сказки.
А Иван озадачился другим.
— Как директора фамилия, говоришь? — спросил он, извлекая из кильки нежный хребет.
— Директора? Сикин, — удивился любопытству Ивана Роман. — Юрий Владимирович Сикин. А чего ты весь набряк, как золотушный?..
Ванька медленно облизнул
— Сикин, говоришь? — проглотив помеху в горле, выдавил он.
— И ты его знаешь? — удивился Роман. — Сочувствую.
— Юру Сикина я знаю хорошо, — медленно, чуть не по складам произнес Ваня. — Языки вместе учили иностранные… Юра Сикин меня посадил.
2
Юрий Владимирович вошел, как всегда, несколько смущенный. Саша не стала дознаваться, с чего это начальник заявился в нерабочий день да еще в такую рань, — обычно он приезжал к ней на буднях, и отправилась в ванную.
Встала под душ, по привычке глянула в зеркало. Губы и веки она делала еще в Англии: пять лет без забот — ни подводить, ни красить. Открыла рот: зубы плотно пригнаны друг к другу без единой червоточины, пломбы беленькие, незаметные… Грудь? Грудь как грудь, с учетом возраста. Ноги? Ну, ноги — ее гордость.
Заранее морщась, Саша повернулась к зеркалу боком и привычно вздохнула. На границе попы и спины выделялся лоскут кожи, не соответствующий общему покрову. Это отец ее пятилетнюю в родном городе Холуе ошпарил пойлом для поросенка.
По случаю выходного дня Саша вставила бирюзовые контактные линзы вместо зеленых повседневных, благоуханная, впорхнула в комнату, красиво скинула кимоно. Но… Юрий Владимирович не лежал, где ему полагалось, а сидел согбенно за обеденным столом в очках на шнурочке, насупленный, обремененный раздумьями, похожий на немолодого дурака. Однако!.. Саша подняла кимоно, встряхнула у начальника перед носом, как бы сбивая пыль, на самом же деле отрясала сексуальный налет ситуации, теперь уже абсолютно исключенной.
Юрий Владимирович очнулся, заданно потянулся к возлюбленной, но возлюбленная — коммерческий директор КСП — Клуба Свободных Писателей Александра Михеевна Джабар решительно отвела его руку, надела кимоно и ушла на кухню готовить завтрак.
Юрий Владимирович от роду был крупный высокий мальчик, но имел некрасивую фамилию Сикин, что очень мешало ему в юности жить. Пять букв, а сколько слез! Из-за ненавистной фамилии Юра пошел в бокс. Но там было больно. По дороге с бокса его перехватил гребной тренер и увлек в гулкий бассейн, где в неподвижной лодке дырявыми веслами усталые гребцы черпали вонючую воду. В секции был недобор.
К концу года он нагреб на первый разряд, а через два «мастер спорта» помог ему при поступлении в Иняз.
В институте Юра заинтересовался религией, в смысле продажей икон. Его пригласили в деканат, после чего увлечение религией прошло. В деканате ему посоветовали активнее интересоваться студенческой жизнью.
Проклятую фамилию от свел-таки позже псевдонимом «Суров», когда вступал в Союз писателей, для чего перевел три поэмы греческого коммуниста. Мечтал он быть дипломатом, разведчиком, а стал поэтом-переводчиком, литератором, короче говоря, никем. Но документы ему удалось переиначить на «Сурова». Некрасивая фамилия осталась только в узких сплетнях. Еще был у Сикина маленький аккуратный женский носик, который покрывался капельками пота после принятия алкоголя. Поэтому Сикин старался вообще не пить и всегда был трезв.