Записки из страны Нигде
Шрифт:
Обратимся, так сказать, к истокам подобного явления. Почему писателям столь настойчиво пытаются всучить сюжеты?
Я к тому, что вышеописанный сюжет (один из наиболее распространенных; второе место по распространенности занимает Всемирный Заговор Ватикана/Тамплиеров/Инопланетян против Всего Русского/Совета Мудрых/Инопланетян), - да-с, так вот, вышеописанный сюжет на самом деле в состоянии воплотить любой человек, закончивший среднюю школу и обладающий достаточной усидчивостью.
И, кстати, таковые усидчивые люди действительно имеются. В снобистских кругах их называют «графоманами», но я бы остереглась осуждать подобных людей, если только они не заваливают своими рукописями все тех же бедных писателей с криком: «Побудьте моим литагентом, пристройте
В общем, графоман – это человек, который обслуживает себя сам. Как в советской столовой, где раньше висело объявление: «Здесь нет мам, поел – убери сам».
Пришло тебе в голову «нечто», открылась параллельная вселенная про тренера каратэ – сел и написал. Сам. Написал именно потому, что хотел написать. Потому, что именно таким способом хотел постичь тот параллельный мир, который предстал в сознании. Не поленился - и получил удовольствие.
Никуда не годится, если графоман пишет, имея в виду будущую публикацию и подделываясь под некие «требования издательства» - какими они ему представляются. «Требования» сии такой бедолага почерпнул из серийной масс-литературы, поэтому старается подражать именно ей, а ведь задача у него совершенно другая: пощупать пальцами неведомый мир, погрузиться в него, побывать в воображаемой вселенной. Подражать, конечно, можно (в творчестве вообще все дозволено, пока не пришел час жесткой редактуры, но это – потом, потом), - но подражать надо просто потому, что так хочется. Хочется подражать Толкиену, Сальваторе, Жюльетте Бенцони. Чтобы было «как у них». А вовсе не потому, что это может «подойти для серии».
Чужие мнения, реальные или гипотетические, тем более - самоцензура в таком процессе абсолютно вредны. Они обесценивают и делают бессмысленным сам процесс. Если вы пишете просто потому, что не можете не писать, если воображаемые миры рвутся на на монитор компьютера, если у вас только один читатель – кошка/лучшая подруга, - пишите без оглядки даже на нее. Задача-то – путешествие в параллельный мир, и ничто иное. Ну так и путешествуйте на здоровье.
Еще один момент, связанный с «подаренным сюжетом»: в полемике о том, прилично ли «дарить» автору дорогой сердцу сюжет про мужика-каратиста, обязательно кто-нибудь вспомнит о том, как Пушкин подарил Гоголю сюжет «Мертвых душ». Оставив в стороне обстоятельства этого «подарка» - просто рассмотрим ситуацию в «сухом остатке». Пушкин – мэтр, Гоголь – начинающий. В описанном выше (и наиболее распространенном) случае все наоборот: «даритель» - кто-то из начинающих или вообще не пишущих, «потому что лень/некогда/не умею», а тот, кому «дарят», - он как раз мэтр.
Пушкин, если и «подарил», - то от избытка, от преизобилия. Обычный же «даритель» преподносит свой «дар» от сугубой творческой убогости.
Поэтому сравнение, скажем так, некорректно.
Параллельные миры (2)
03:00 / 26.02.2017
Во времена позднего Брежнева имелся один-единственный мир и один-единственный способ его изображать. Мир был тот, что перед глазами, а способ его изображать был (соц)реализмом. То есть на улице дворничиха тетя Маша и в литературном произведении – тоже. В школе – надуманные праздники по случаю тогда уже отмиравшего комсомола, и в книжках тоже. В вузе копеечные ссоры из-за псевдопринципиальных вопросов или надуманные отношения между однокурсниками – и в книжках та же история. В тех же самых выражениях. Я еще
В те годы я пыталась начинать писать. Мне виделись параллельные миры. Ну вот, скажем, двухэтажная квартира, и на втором этаже живут какие-то странные люди, то они есть, то исчезают, и вдруг открывается портал – и они оказываются в средневековом мире…
Моя мама, прочитав наброски к этому творению, сказала очень твердо: «Писать можно только о том, что знаешь».
В целом – совет правильный. Да вот только не ко времени данный – и, хуже того, попавший на слишком уж готовую почву. Я поняла все буквально и не просто приуныла – упала духом. Писать только о том, что знаешь! А что я знаю? Собрание в классе на тему – кого назначить ответственным за полив растений?
В своих устных рассказах о школьном житье-бытье, особенно о военруке, я всегда тяготела к гротеску, к преувеличениям, даже где-то к раблезианству. Но писать таким способом было немыслимо.
Во-первых, устный рассказ при переносе на бумагу неизбежно вянет. Устный рассказ – это ведь не только слова, это интонация, жест, выражение лица, определенные паузы, момент импровизации. Записанный рассказ строится по иным законам. В ранней юности я это понимала интуитивно, впоследствии я писала об этом студенческую работу на кафедре стилистики.
Во-вторых, определенное содержание требовало определенной формы. То есть «то, что знаю» (а знаю я позднесоветские реалии) должно быть изложено стилем позднего соцреализма, и никак иначе. Девиз «Оставь надежду всяк сюда входящий» красовался (для меня) на всех наших толстых литературных журналах, и на журнале «Юность» тоже. Скучный стиль для скучных реалий.
Отсюда, кстати, моя нелюбовь к научной фантастике (о чем я тоже уже говорила, и не раз, и всегда открыто, и всегда почему-то люди удивлялись – как можно это не любить?) А вот не любила – и в первую очередь – советскую, про лучшее будущее: в ней описывается мир физики, химии, математики, в лучшем случае биологии, то есть тех предметов, которые у меня в школе отнюдь не числились среди любимых; и рисовалась все та же скучная обстановка советского НИИ все тем же унылым стилем соцреализма.
Почему я считала советские НИИ скучными? Потому что видела, как тоскуют и вянут на этой работе взрослые родственники: например, вечно замотанная тетя Леля (один в один - персонаж Немоляевой из «Служебного романа»)…
Все это спорно. Было ли так на самом деле? Можно привести множество примеров, опровергающих мои впечатления. Но я говорю сейчас не о том, как было на самом деле, а о том, как это виделось лично мне, семнадцатилетней девочке, живущей в эпоху позднего Брежнева и абсолютно не понимающей – как и о чем писать.
Итак, Реальность-1 была для юного существа ужасной. Я была непростительно молодой под старым солнцем, в умирающем мире.
А Реальность-2 была абсолютно нереальной. Да, конечно же, имела место Реальность-2: романы Дюма-отца, например, Фенимора Купера, или там книги о революции и войне. Вот где кипела настоящая жизнь. Герои сражались, погибали, побеждали. Персонажи Джека Лондона голодали, искали работу, дрались за деньги или за ружья для Мексики. В тех мирах можно было подружиться с волком или ездить на диком мустанге.
Но Реальность-2 воспринималась как аболютно недостижимая. Она была отгорожена от читателя непроходимой стеной. Либо это была совершенно другая страна, куда из-за железного занавеса не попасть, либо это была другая эпоха, а машины времени не бывает, либо это одновременно и страна, и эпоха. Мир фантастики, как я уже говорила, меня совершенно не привлекал. Даже в дурном сне, даже ненавидя скуку Реальности-1, я не согласилась бы на дополнительные занятия по ненавистному предмету физике. Я не из тех, кому понравится сидеть на горячей плите, если меня заставят посидеть на ней подольше.