Записки из страны Нигде

Хаецкая Елена Владимировна

Эта мысль отдает парадоксом, но творчество великих реалистов – от Гоголя до Чехова и Горького – полностью подтверждает ее. Репин выражал ту же мысль, когда говорил, что «не художник должен подчиняться натуре, но натура – художнику», и большинство произведений Некрасова убеждает нас в правильности этого взгляда…

Сам Некрасов вполне сознавал внутренний смысл своей борьбы за типическое: богатый писательский опыт убедил его в том, что натуралистический подход к материалу является по существу дела искажением действительности и что если в произведении искусства копировать факты, не отметая от них всяких случайностей, эта антихудожественная копия произведет впечатление лжи.

И в своих критических статьях Некрасов с таким же упорством

боролся за типизацию фактов окружающей жизни. Когда, например, Никитин в известной поэме «Бурлак» изобразил, как один крестьянин покидает родную деревню и – главным образом из-за смерти жены и любимого сына – уходит в бурлаки, Некрасов выступил с суровым осуждением этой поэмы, потому что ее сюжет нетипичен. Никитин, по утверждению Некрасова, подменил коренные социальные причины бурлачества единичными, случайными причинами, которых, в сущности, могло и не быть… «Не всякое происшествие хорошо для рассказа, а напротив, есть множество таких, которые по своей исключительности… решительно для рассказа не годны… Как будто на Руси бурлаки идут на эту должность только вследствие подобных причин в романтической надежде, что «разгуляют их тоску Волги-матушки синие волны»? Если бы так!..»

…Со всей резкостью он (Некрасов) утверждает, что нет «смысла» в тех произведениях, где изображаются исключительные, случайные факты, и что представлять дело так, будто крестьяне идут в бурлаки по романтическим побуждениям сердца, значит изменять самым первоосновам искусства, которое требует типизации фактов». (Конец цитаты)

Это любопытная мысль, которая становится еще занимательнее, если попытаться приложить ее, скажем, к жанру фэнтези.

Мне кажется, здесь объединены два момента.

Во-первых, взятое прямо с натуры, например, диалог, дословно записанный по подслушанному, и впрямь производит впечатление фальши: искусство выглядит правдиво только тогда, когда оно имитирует действительность.

Во-вторых, правдивым в искусстве, по мнению Некрасова, является не единичное, а типическое. Так, в бурлаки идут от бедности и нужды, а не за романтическими впечатлениями.

Так вот, если первое утверждение верно всегда, то второе правильно только для литературы критического или социалистического реализма. Фэнтези выросла из романтизма, а романтизму вынь да положь личность исключительную. Судить «бурлака» - персону, видимо, романтическую, - с позиций критического реализма, мягко говоря, нечестно.

У того же Горького бродяги – романтики, существа исключительные, для обывателя недостижимые, они пробуждают в читателе такие же смутные, неосознанные, но сильные эмоции, как, скажем, созерцание заката над морем или цветущей сакуры. А у писателя Свирского (повесть «Рыжик», автобиографические сочинения) бродяжничество показано как тяжелое социальное положение, как особое состояние, приводящее, в том числе, и к психическому расстройству. «Бродяги не нужны… бродяжить не нужно», - говорит умирающий герой мальчику по прозвищу Рыжик.

Оба направления необходимы читательской душе и читательскому уму. Но их нельзя смешивать. Нельзя судить романтиков критериями реализма, нельзя судить реалистов критериями романтизма. Это как прийти на бейсбол и говорить, что на поле играют в неправильный футбол.

Фэнтези избирает исключительного героя. Как можно меньше похожего на человека, которого можно встретить на улице. И даже в фэнтезийном мире он по возможности должен выделяться: ростом, цветом волос, происхождением… Полуэльф; король в изгнании; девочка, переодетая мальчиком; ведьмак; видящая призраков; кто-нибудь проклятый… Фэнтезийный герой, как и герой-романтик, - не такой, как все. Его побуждения, обстоятельства, все принимаемые им решения обусловлены этой инаковостью. Где уж тут место для «типичности»! И это не случайный случай, не единичное происшествие, взятое прямо с натуры, это нечто особенное и вымышленное.

Для чего пишутся художественные произведения? Ответов много, один

такой: для того, чтобы читатель испытал определенные эмоции. Как? Через сочувствие персонажам. Как читатель реалистического произведения, где описано типическое, будет сочувствовать герою? «Такое могло и со мной произойти. У меня тоже могли украсть шинель».

А как читатель романтического произведения будет сочувствовать герою? А вот примерно так же, как закату над морем: неопределенное, но сильное ощущение, когда щемит сердце и хочется чего-то странного, прекрасного… Что, это «хуже», чем пережевывание «типического»?

Да и пример с «бурлаком» не слишком удачный. Социальные причины меняются, давно уже нет той пореформенной деревни, над которой страдали писатели-шестидесятники (XIX века), а вот внезапные и экстремальные решения под воздействием причин личного характера (смерть жены и сына, например, как в той поэме, которую разругал Некрасов) человек принимает до сих пор.

Собака как персонаж

00:00 / 07.05.2017

Есть такая книга – «История искусства для собак». Автор ее, Александр Боровский, разбирая (глазами двух собак) различные произведения искусства, проводит общую линию: «Не скрывают ли чего художники, когда говорят, что вписывают собак в свои произведения забавы ради или по просьбе заказчиков?»

Собака на картине – всегда какой-то знак зрителю: читай между строк. Смотри не на то, что нарисовано «в лоб», «прямо» - а на то, что подразумевается. Если государыня с левреткой – то левретка не просто так, она будет означать домашнюю обстановку. Если пафосный прием послов у папы Римского, а в углу мочится пес – нет ли здесь намека какого, иронии?

Для моей темы важнее всего, наверное, разбор в этой книге картины Диего Веласкеса «Менины» («Семья Филиппа IV»): «Эта работа считается одной из самых загадочных в мировом искусстве. Хотя, кажется, чего уж сложного? Показана семья Филиппа IV с чадами и домочадцами, известно имя каждого, вплоть до шутов-карликов. О чем спор? О том, «про что» эта картина. Вообще что это – жанровая сцена? Парадный групповой портрет? Автопортрет? Философская аллегория? Если это про королевскую чету, то почему она дана в отражении, в зеркале, причем фрагментом? Про инфанту Маргариту? Действительно, она написана удивительно живо и непосредственно. Но так же жизненно изображены и другие персонажи, особенно фрейлины-менины… На переднем плане, в правом углу – огромная дремлющая собака. Не обращающая внимания на юного шута… Неспроста же она сюда попала! И занимает столько места – поболе, чем отведено самым знатным господам. Зачем она здесь? Чтобы оживить сценку, развлечь королевскую чету и окружение? Да нет, картина и так насыщена движением… Думаю, собака здесь – на страже жизни как она есть, жизни, захваченной врасплох. Конечно, рискованно утверждать, что картина именно «про это» - про великодушную собаку, охраняющую порядок вещей. Но именно благодаря ей картина столь надежна, она живая, правдивая».

Когда автор пишет «от лица» животного – он должен точно отдавать себе отчет, зачем это делает.

Есть, опять же, очень старый литературный прием – «остраннение». Нечто знакомое и понятное подается глазами чужака и, таким образом, это знакомое преподносится как странное. Так Монтескье показывал современное ему общество глазами некоего перса. Чтобы получить возможность «безнаказанно» удивляться тому, что он наблюдает вокруг себя. Но «перса» изобретать в общем, не обязательно. Вот, скажем, взгляд из Японии эпохи Мэйдзи на русские реалии: «Санкити стал рассказывать об одном русском писателе, о котором он недавно читал. Писатель так уставал, работая над своими произведениями, что его жена каждый день специально готовила ему простоквашу.