Записки партизана
Шрифт:
Ночь прошла спокойно.
Наутро развели скот по дорожкам и отпустили с привязи.
Коровы и бычки постояли, подумали и побрели домой.
Через несколько минут начались взрывы. Вверх взлетали столбы дыма, грязи.
Вечером по разминированным коровами тропкам прошла группа Карпова. Она заложила мины на мосту, что был переброшен через болото на дороге из Краснодара к Мианцеровским хуторам, заминировала высокую греблю и противоположный берег болота: Карпов ждал карательной экспедиции из Краснодара.
Он не
Головные машины взорвались на гребле. Хвост колонны устремился на мост и взлетел на воздух.
После обеда подошли новые машины из Краснодара. Автоматчики по доскам перебрались через болото. Но лишь только они начали взбираться на высокий противоположный берег, как снова загремели взрывы.
Немцы отступили. Карпов победил…
От товарища Поздняка получен приказ снова прервать железнодорожное движение на участке Ильская — разъезд Хабль и минировать мосты на шоссе.
Как назло, у меня в лагере почти не осталось опытных минеров, все на операциях. С трудом сколотил группу: командир — Веребей, старший минер — Еременко, минеры — Луста, Малых, Кузменко, Коновиченко.
Приказ штаба куста давал очень сжатые сроки. Как следует подготовиться к операциям не удалось.
Группа вышла после обеда.
Ельников сообщил: к реке, выше того места, где спрятаны понтоны шестнадцати немецких мостов, с превеликой осторожностью свозятся толстые бревна. Наши сбивают из них плоты и готовят гнезда для взрывчатки.
План Ельникова прост: когда мосты будут наведены, он пустит вниз по реке свои плоты со взрывчаткой, они ударятся о мосты и взорвут их.
План неплохой. Но надо иметь про запас еще хотя бы одну возможность взрыва на случай провала. Но что? Ума не приложу.
Но скоро нам стало известно, что подпольщики в Краснодаре придумали остроумный дубляж к плотам Ельникова: в нужный момент будет сорван с причала дебаркадер или тяжелая баржа с заложенной взрывчаткой и спущена вниз по течению.
Наша минная школа на Планческой выпустила шестидесятого воспитанника.
Слащев отметил этот своеобразный юбилей тем, что закатил пир.
Тридцать первого декабря, в последний день старого года, Причина принес, наконец, весть, которую мы давно ждали: Северо-Кавказская армия перешла в наступление — взят Моздок!
Наступает новый, 1943 год. Что принесет он нам с собою?
Новые испытания? Победу?.. До победы еще далеко, а испытаний мы не боимся. Никакие испытания не сломят нас в нашей борьбе, в нашем стремлении приблизить день победы!..
В первый же день нового года я рассказал Николаю Ефимовичу Кириченко о немцах, пробравшихся через заминированную тропу. Он вначале очень расстроился, а потом неожиданно
— Нет, Батя, это хорошо! Это просто замечательно! Я им такую мышеловку устрою, что не только немец, а и полевая мышь из нее живой не выйдет!..
Кириченко ушел из лагеря. На всякий случай я послал с ним группу прикрытия.
На рассвете он вернулся. Он шел впереди всех, держа на перевязи окровавленную левую руку.
Волнуясь, доложил, что при установке последней мины взорвался новый взрыватель и оторвал три пальца на левой руке.
Немедленно на линейке я отправил его к Елене Ивановне на медпункт.
Через час решил выехать туда сам.
Пришло известие, что немцы все-таки прорвались на Мианцеровские хутора. Они застали пустые хаты: все, кто мог двигаться, ушли в камыши.
Фашисты подожгли крайние дома и бросили в огонь двух дряхлых стариков.
Карпов поклялся отомстить.
Вернулись разведчики с Плавстроевской перемычки, которую рвал Мельников. Мост был искорежен на совесть. Вместе с мостом взорвался танк. С него немцы сняли броневые листы: очевидно, себе на дзоты. Движение на Новороссийск в этом месте было прервано…
Так начался новый год: борьба продолжается!..
Я приехал на медпункт, когда Елена Ивановна только что закончила операцию.
Николай Ефимович сидел, курил папиросу, нервно затягивался и виновато улыбался: бедняга искренне считал, что виноват в том, что вышел из строя.
Его положили в соседней комнате.
Елена Ивановна чуть не плакала.
— Я очень боюсь, что ему придется ампутировать руку. Но я сама свезу его в тыловой госпиталь, сама буду говорить с главным хирургом и сделаю все, чтобы спасти руку.
Кириченко был прав: ни один немец не ушел живым из его мышеловки. Все взорвались на минах. Только троих пришлось добить из винтовки.
Николая Ефимовича отправили в тыловой госпиталь. Велел устроить его поудобнее на двухколесной арбе. С ним ушли санитары — Мельников и Кравченко и, конечно, Елена Ивановна. На всякий случай она захватила гранаты и автомат — путь им предстоял тяжелый и опасный.
Когда все было готово к отправке, я подошел проститься с Николаем Ефимовичем. Он протянул мне здоровую правую руку и, грустно улыбаясь, сказал:
— Ну вот, Батя, и конец карьеры минера Кириченко…
Вернулась группа Веребея.
Степан Игнатьевич молча подошел ко мне. Он был бледен.
— Разрешите доложить, товарищ командир отряда. Задание выполнено. Поезд взорван. Но старший минер Еременко погиб при взрыве…
В сознании никак не укладывалось, что не стало нашего Степы, нашего общего любимца, мастера на все руки, веселого запевалы, прекрасного товарища.
Еременко погиб так, как умирают солдаты революции: на посту, с оружием в руках, своей смертью вырвав победу…