Записки пожилого человека
Шрифт:
— Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах.
Это было совершенно неожиданно, он покраснел, сорвался, наступила абсолютная гробовая тишина».
Реплика Рычагова, заметил Исаков, прозвучала для Сталина «личным оскорблением, и это все понимали».
А дальше было вот что:
«Сталин остановился и молчал. Все ждали, что будет.
Он постоял, потом пошел мимо, в том же направлении, в каком шел. Дошел до конца, повернулся, прошел всю комнату назад в полной тишине, снова повернулся и, вынув трубку изо рта, сказал медленно и тихо, не повышая голоса:
— Вы не должны были так сказать!
И пошел опять. Опять дошел до конца,
— Вы не должны были так сказать, — и, сделав крошечную паузу, добавил: — Заседание закрывается».
У этой истории ужасный конец. Вскоре начальник ВВС, заместитель наркома (назначен был в феврале 1941 года), Герой Советского Союза, генерал-лейтенант Рычагов был арестован. И не один он.
Арестовали помощника начальника Генштаба по авиации, генерал-лейтенанта, дважды Героя Советского Союза Смушкевича и начальника ПВО, генерал-полковника, Героя Советского Союза Штерна. Все они особо отличились во время испанской войны. Рычагов потом воевал в Китае и участвовал в финской кампании, Смушкевич вторую «Золотую звезду» Героя получил за Халхин-Гол, у Штерна был боевой опыт Хасана и Халхин-Гола. Арестовали их в июне 1941 года, за несколько дней до нападения Германии, расстреляли без суда 28 октября 1941 года, когда мы терпели одно за другим тяжелые поражения. Наверное, их опыт в эту пору был бы не лишним. Но Сталин обид не забывал, а с обидчиками расправлялся, не повышая голоса.
В марте 1946 года состоялись три вечера ленинградских и московских поэтов — в Московском клубе писателей (так назывался в ту пору ЦДЛ), в Колонном зале Дома Союзов, в Комаудитории Московского университета. На двух из них я был. Это были головокружительно замечательные вечера, дышавшие торжеством недавней Победы и светлыми надеждами на будущее, на счастливую мирную жизнь.
Там я впервые увидел Ахматову и Пастернака, услышал, как они читают стихи. Точную формулу моего тогдашнего впечатления от Ахматовой я недавно нашел в записных книжках Лидии Гинзбург: «У нее был дар совершенно непринужденного и в высокой степени убедительного величия». В противоположность Ахматовой запомнился непокой Пастернака, его отзывчивая, сиюминутная реакция на все происходящее. Выступления их вызвали овацию.
Ахматову безудержный восторг аудитории встревожил. Тогда мне это, конечно, и в голову не могло прийти, я узнал об этом через много лет из мемуаров Ильи Эренбурга. Он рассказывал: «Два дня спустя [после вечера в Колонном. — Л. Л.] Анна Андреевна была у меня и, когда я упомянул о вечере, покачала головой: „Я этого не люблю… А главное, у нас этого не любят“».
Чутье не обмануло Ахматову.
Потом рассказывали, что когда о том, что происходило на этих вечерах, доложили Сталину, он спросил тоном, не сулившим ничего хорошего: «Кто организовал вставание?». Не знаю, было ли это на самом деле, может быть, это одна из многочисленных легенд о «Хозяине». Но возникла она явно не на пустом месте. Сталин хорошо знал, как это делается, больше того, сам организовывал такого рода спонтанные волеизъявления народа. Недавно была опубликована его телеграмма нац. ЦК, крайкомам, обкомам с грифом «с. секретно» со следующей директивой: «В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими, ЦК предлагает Вам организовать митинги рабочих, а где возможно и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюции
Высокопоставленные организаторы наших общественно-публичных мероприятий твердо усвоили, что проявление коллективных эмоций — восхищения, осуждения и т. п. — не может быть стихийным, возникать само собой, оно должно происходить только по указанию свыше, кем-то готовиться, организовываться. В одной из нынче напечатанных записок отдела науки и культуры ЦК я наткнулся на такое место: «Эстетски настроенные художники и критики тенденциозно раздувают значение скульптора Эрьзи, находящегося под сильным влиянием буржуазно-модернистского искусства. В его мастерскую организуется паломничество студенчества». Не правда ли, подход тот же, что у Сталина — паломничество, конечно, кем-то организуется.
А в воспоминаниях одного из видных партийных деятелей я прочитал, что, когда разрабатывался сценарий съездов, конференций и других такого масштаба мероприятий, предусматривались специально назначенные «ответственные за энтузиазм» (так они именовались).
В странах с тоталитарным режимом пропаганда строилась по одной и той же колодке. Совпадения поражают.
Недавно у нас была переведена книга известного немецкого филолога Виктора Клемперера «LTI. Язык Третьего Рейха. Записная книжка филолога», вышедшая в Германии вскоре после войны, в 1946 году. Вот цитата из этой книги:
«Нацизм настолько раздувался в сознании собственного величия, настолько был убежден в долговечности своих учреждений (или хотел в этом убедить других), что любая мелочь, с ним связанная, любой пустяк, его касавшийся, приобретал историческое значение. Всякая речь фюрера, пусть даже он в сотый раз повторяет одно и то же, любая встреча фюрера с дуче, пусть даже она ничего не меняет в текущей ситуации, — это историческая встреча. Победа немецкого гоночного автомобиля — историческая, торжественное открытие новой автострады — историческое (а ведь торжественным освящением сопровождается ввод каждой автодороги, каждого участка шоссе); любой праздник урожая — исторический, как и любой партийный съезд, любой праздник любого сорта; а поскольку в Третьей империи существуют только праздники — можно сказать, что она страдала, смертельно страдала от дефицита будней, подобно тому, как организм может быть смертельно поражен солевым дефицитом, — то Третья империя все свои дни считала историческими».
Как похоже! У нас ведь тоже каждое выступление Сталина объявлялось историческим, каждый съезд партии, еще до того, как был проведен, заранее возводился в ранг деяния исторического масштаба и значения. Наверное, из-за этих совпадений разоблачающая фашистскую идеологию и пропаганду книга Клемперера вышла только сейчас, через сорок с лишним лет после того, как появилась в Германии. Впрочем, со временем и «исторический» показался мастерам советской пропаганды недостаточным, предложена была новая, более высокая ступень — «всемирно-исторический», а Сталин объявлен гением, полководцем, мыслителем «всех времен и народов».
После каждого съезда партии, после каждого пленума ЦК у нас ключевым в пропаганде становилось слово «вдохновился». По всей стране проводились собрания, которые должны были свидетельствовать, что решения съезда, постановления пленума ЦК вдохновили советских людей на новые трудовые достижения.
Когда умер Сталин, было предложено другое ключевое слово — «сплотился». Тяжелая утрата должна сплотить советский народ, строящий коммунизм. Этому были посвящены проводившиеся по всей стране собрания.