Записки прапорщика
Шрифт:
– Вы что, прапорщик, сумасшедший или пьяны?
– закричал Хохлов.
– Ничего подобного. Передаю верные новости.
– Если, прапорщик...
– Поручик, господин полковник.
– Если, поручик, вы будете распространять такие вещи, я немедленно отправлю вас на гауптвахту!
Молодые офицеры, затаив дыхание, слушали мои пререкания с Хохловым.
– Я думаю, господин полковник, - обратился я к Хохлову, - что вам все это уже известно. В Петрограде произошла революция, и о ней на фронте не могут не знать.
–
– Поручик, господин полковник.
– ...воспрещаю распространять подобные нелепости!
– Факты, господин полковник.
– Петр Маркович, - обратился Хохлов к Молокоедову, - прошу вас перейти для раздачи жалованья в мой кабинет, а вам, господа офицеры, - обратился он к присутствующим, - стыдно слушать... солдатского прапорщика.
Я упрямился:
– Господа офицеры слушают офицера, господа офицеры должны знать, что в тылу делается.
– Кончится тем, что я все же отдам распоряжение, чтобы вас посадили на гауптвахту!
Хохлов резко повернулся и вышел.
– Ты где остановился?
– спросил меня Боров.
– Рядом с Блюмом.
– Як тебе зайду.
Земляницкий:
– Я тоже.
Получив от Молокоедова жалованье, я направился к Блюму.
– Новости большие, Владимир Иванович, - начал я прямо с порога. Революция!
Блюм недоверчиво на меня посмотрел.
– Хохлов так сейчас разозлился, что грозил на гауптвахту отправить. Все время называл "прапорщиком", а под конец даже "солдатским прапорщиком" назвал, у него внутренности перевернулись от слова "революция".
– А у вас откуда такие сведения?
– Я ехал в поезде, который последним отошел из Петрограда. Пассажиры рассказывали. Слышал разговоры железнодорожников в Киеве, Жмеринке. Думаю, в штабе полка уже известно, только молчат.
Рассказал Блюму все слышанное в пути.
– Не вовремя, - задумчиво проговорил Блюм.
– Только было силы накопили. Америка в войну вступила, еще несколько месяцев - и немцам крышка. А ведь революция несет развал фронта...
– Почему развал фронта?
– возразил я.
– Солдаты с большой охотой будут драться в чаянии получить землю от помещиков.
– Дадут ли землю-то мужику?..
– Революция! Нельзя не дать!
– Вы говорите, Родзянко с Милюковым предложили другую кандидатуру в цари - Михаила Александровича. А раз будет царь, то насчет земли вопрос сложный.
– Поживем - увидим.
Поговорив с Блюмом около часа, я пошел к себе, где застал Борова и Земляницкого.
– Расскажи, хлопче, подробнее, что ты знаешь. Этот сукин бис Хохлов помешал давеча.
Я повторил уже рассказанное Блюму.
– Ох, хорошо, друже, что революция! Только как фронт к этому отнесется?
– Фронт - это мы!
– Ну, не совсем "мы". Между солдатами запасных полков и солдатами фронта большой
На следующий день с раннего утра всему полку стало известно о революции.
Через шоссе, по обе стороны которого расположено село Омшанец, протянулись красные плакаты:
Да здравствует свободная Россия!
В ротах ликование. Офицеры несколько испуганы, не знают, как себя держать с солдатами. Чувствуется напряженность.
Братание
После манифеста об отречении Николая поступил второй манифест об отречении Михаила до созыва Учредительного собрания. В предписании штаба армии предлагалось объявить манифесты по ротам и командам. Во всех ротах и командах митинги. Офицеры разъясняют содержание манифестов, говоря, что образование Временного правительства является актом, направленным на мобилизацию всех живых сил страны для успешного завершения войны, то есть победного конца.
Манифест Михаила Александровича несколько туманен.
Блюм говорит, что здесь скрытый смысл: мол, ежели Учредительное собрание выберет Михаила Александровича царем, что он примет императорский престол без возражений. А до этой поры он не хочет возиться с "грязным делом".
Так или иначе, царя нет.
Получены первые газеты.
Зачитываемся речами Милюкова, Керенского.
Интересует фигура Родзянко, этого маститого председателя Государственной думы, безусловно монархиста, который с непокрытой головой приветствует восставшие полки, приходящие к Таврическому дворцу.
Кадровые офицеры иронизируют над речами Милюкова, Керенского. Особенно отличается Хохлов, который презрительно подчеркивает каждую революционную фразу.
Вчера сидел с Блюмом за чтением свежих газет, причем Блюм обратил мое внимание, что хотя и революция, хотя и свергли царя, образовали революционное правительство, но в этом революционном правительстве нет ни одного социалиста.
– Все это показывает, - говорил Блюм, - что произошла буржуазная революция и у власти поставлены представители капитала.
– Керенский - социалист, - возразил я Блюму.
– По-моему, он был народником, - ответил Блюм, - разве теперь стал социалистом-революционером. Львов, председатель министров, - крупный буржуа, Гучков, назначенный военным министром, - определенный монархист, лидер Союза октябристов. Милюков - кадет, Терещенко - крупный сахарный фабрикант. Лишь Керенский - адвокат и бывший народник. Я думаю, это только начало. Революция, безусловно, расширится.
Я смотрел на Блюма непонимающими глазами, так как в политических вопросах и партиях смыслил мало.