Записки провинциального священника

Экономцев Игорь

— Вы писали прошение о рукоположении Петра во диакона?

— Я собирался написать такое прошение.

— Вы написали мне его еще на прошлой неделе, четырнадцатого августа, не перепутайте дату. За это время ваше мнение не изменилось?

— Нет, владыка.

— А как он сам? Ведь он не женат, не будет ли жалеть потом? Может быть, пусть сначала женится?

— Не желает он жениться.

— Окончательно и бесповоротно?

— Окончательно и бесповоротно.

— Берете на себя ответственность?

— Беру.

— В таком случае завтра состоится хиротония. Если рукополагать его, то откладывать нельзя. Я получил на него очень нехорошую бумагу... Догадываетесь, кто ее сочинил?

—

Догадываюсь.

— Придется сделать вид, что не успел прочитать ее до отъезда. За Петром я понаблюдал сегодня. Он мне нравится. Крепкий орешек. Готовьте его к рукоположению. А сейчас мы поедем в исполком.

И хотя чтобы попасть в исполком, нужно было всего-навсего пересечь площадь (пешком на это потребовалось бы две-три минуты), мы все же сели в автомобиль и, следуя дорожным указателям, исколесили почти весь город, пока не оказались у знакомого мне парадного подъезда. На сей раз пропусков у нас не спрашивали. Милиционер отдал нам честь. Ожидавший нас молодой чиновник учтиво поприветствовал идеологических противников и проводил на второй этаж в кабинет (кто бы мог подумать!) секретаря горкома партии по идеологии, каковым оказалась симпатичная женщина лет шестидесяти с усталым, больным лицом. В ее глазах светился живой интерес, но держала она себя как-то скованно и неуверенно. «Неужели, — подумал я, — передо мной сейчас мой главный враг, тот самый, который стремится разрушить храм, уничтожить приход, лишить людей веры, кто вместе с Валентином Кузьмичом плетет против меня интриги и пытается завлечь в западню?» Предложив нам сесть и сама сев напротив нас, она явно не знала, с чего начать разговор. Архиепископ пришел к ней на помощь. Он заговорил о миротворческой деятельности Церкви и конечно же о ракетах среднего радиуса действия. Слушать об этом в третий раз в течение дня было выше моих сил, и, видимо, лицо мое скривилось, как от зубной боли.

— Вам плохо? — с искренним состраданием спросила меня Сталина Дмитриевна — такое чудовищное имя имела идеологическая секретарша. •

— Нет, нет, я просто немного устал.

И тут мы встретились с ней глазами. И я понял, что все, о чем говорил архиепископ, ей глубоко безразлично и что разрушать храм ей совсем не хочется, что вся эта дурацкая работа, которой она вынуждена заниматься, ей бесконечно опостылела. Я почувствовал, что передо мной — несчастный, страдающий человек. И она поняла, что я это понял.

Спектакль, однако, продолжался. Теперь уже Сталина Дмитриевна сочла возможным дать положительную оценку миротворческой и патриотической деятельности Церкви, но решительно осудила экстремизм и религиозный фанатизм. При этих словах архиепископ как-то сжался, — нет ли тут экивока в нашу сторону? — но быстро успокоился, убедившись, что это всего-навсего обычный идеологический штамп.

Аудиенция продолжалась не более двадцати минут и показалась мне до абсурда бессмысленной. Тем не менее и архиепископ, и Сталина Дмитриевна (Господи, ну и имя!) были чрезвычайно довольны. Последняя в заключение беседы передала мне листочек бумаги с номером своего телефона и попросила позвонить ей недельки через две. Сердечно попрощавшись, мы вышли из кабинета и в сопровождении учтивого молодого чиновника благополучно достигли подъезда.

Блестящий черный автомобиль довез нас до гостиницы «Сарск», неплохо сохранившегося дореволюционного здания, построенного в стиле псевдобарокко. Архиепископ размещался там в шикарном трехкомнатном номере с белым роялем и двумя санузлами. Он заказал обед в номере, и, хотя после завтрака в храме есть мне уже не хотелось, отказаться от его приглашения разделить с ним трапезу было неудобно. За обедом мы говорили о чем угодно, только не о деле. Архиепископ рассказывал анекдоты, в основном из жизни дореволюционной Московской Духовной

академии — он знал их бесчисленное множество, — а я делал вид, что все это мне очень интересно. Лишь после обеда, включив на полную громкость телевизор и пустив воду в ванной, владыка полушепотом стал говорить мне о том, что мое положение в Сарске не столь безнадежно, как ему казалось.

— Обратите серьезное внимание на эту женщину, У которой мы были. От нее очень многое зависит. Ведь это она помешала закрыть приход. Трещит системка, отец Иоанн. Приближаются новые времена для нас. Но это не значит, что все будет происходить легко и безболезненно. Такие, как Валентин Кузьмич, не пойдут ни на какие компромиссы. Вы виделись с ним?

— Нет, то есть да.

И я рассказал о позорном бегстве Валентина Кузьмича из храма.

— После этого он вас не вызывал к себе?

— Нет.

— Плохой признак. Он может пойти на все. Он сейчас непредсказуем. Раньше можно было как-то предвидеть его действия, ведь они облекались все-таки в форму официальных постановлений, имеющих хотя бы видимость правовых актов. Так, постановлением исполкома можно было закрыть приход и передать храм музею, решением суда — посадить вас в тюрьму или отправить в ссылку. А вот когда все это не станет срабатывать, представляете, чего можно будет ждать от него?

— Представляю.

Я хотел было рассказать архиепископу об эпизоде с Василием, но в конце концов решил не пугать его.

— Будьте осторожны. И еще одно обстоятельство беспокоит меня. Вы плохо выглядите. Вы должны нормально питаться, а по ночам следует спать. Вам нужны силы, чтобы трудиться на благо Церкви. Не буду скрывать, что к средневековой мистике я отношусь с большим скептицизмом. Ваше увлечение исихастской практикой добром не кончится — так можно истощить свою нервную систему, и тот же самый Валентин Кузьмич упрячет вас в психушку. Вы же здравомыслящий человек, отец Иоанн, и должны понимать: во всем нужна мера. Не забывайте, что умная молитва может действовать на организм человека как наркотик.

Вернувшись из гостиницы в храм, я встретил там Георгия Петровича.

— Что вы можете сказать, — спросил я его, — о секретаре горкома по идеологии Сталине Дмитриевне?

Лицо Георгия Петровича сразу же помрачнело.

— Я не знаю ее лично, — ответил он, — но могу сказать лишь одно: это дочь того самого Митьки Овчарова, который расстрелял старца Варнаву.

21 августа 1985 г.

Вчера во время литургии архиепископ рукоположил Петра во диакона. То-то был праздник для всей нашей общины! Об Агафье я не говорю. Она то плакала, то смеялась и постоянно повторяла про себя: «Слава Тебе, Господи!»

А сегодня ко мне в храм пришли неожиданные гости. О них немало толков в городе. Одни называют их сектантами, другие диссидентами, третьи — членами катакомбной Православной Церкви. Мне несколько раз приносили распространяемые ими машинописные листовки и брошюрки. В листовках содержались злые нападки на епископат Русской Православной Церкви, который обвинялся во всех смертных грехах, и прежде всего в сотрудничестве с «совдепом». Брошюрки представляли собой перепечатки довольно примитивных материалов из дореволюционных религиозных сборников. Говорили, что Валентин Кузьмич ведет на членов группы настоящую охоту и года три назад организовал по их делу громкий, по местным масштабам, процесс, эхо которого, однако, докатилось до Америки, где возник комитет в защиту Владислава Турина, руководителя этой группы. Не знаю, насколько суровыми были приговоры, но сейчас все подсудимые были на свободе, и Валентин Кузьмич продолжал охотиться за ними.