Записки рецидивиста
Шрифт:
Жаль, Толян помешал, не дал бросить подонков в кислоту, и «не долго б мучилась старушка в высоковольтных проводах». А трупов нет — и «дела» нет.
На улице к нам подошел бригадир красильного цеха, спросил:
— В чем дело?
Толик объяснил, и бригадир побежал за машиной. Первыми прибежали надзиратели, потом подрулила машина. Погрузили Колю и тех двоих, я тоже запрыгнул на машину. В санчасть Колю я сам заносил, а тех — зеки. Медсестра сделала Коле укол, он долго не приходил в себя, потом очухался.
—
— А тех кто изуродовал? — спросил майор Кондрашов.
— Я.
— Отведите в изолятор, — приказал майор надзирателям.
Меня посадили в изолятор, а через три дня перевели в БУР.
Дали матрац и книги. Пришел «сыч» (следователь), расспросил, как дело было. Я рассказал, «сыч» ушел, и потекла моя камерная жизнь. После больницы в камеру кинули и Трахому с Филином, только в другую. К ним ходили врачи, а ко мне никто не приходил.
И вот суд. Судили в клубе. Трахома был на костылях, ноги в гипсе. У Филина руки были в гипсе и висели на бинте через шею. Они признались, что собирались убить Калмыка, а я им помешал.
Короче, обоим дали по двенадцать лет особого режима, а мне весь оставшийся срок заменили тюремным режимом. Уже в камере БУРа я подумал: «Вот ведь как бывает. Ехал в зону, думал о тюремном режиме. Как думал, так оно и получилось».
В зоне Коля собрал мне на дорогу еды и шестьсот рублей. Принесли ночью в камеру. И кто? Вот уж никогда не мог подумать. Старший надзиратель Куликов. Когда он давал мне деньги через кормушку, сказал:
— Это тебе Калмык собрал, которому ты жизнь спас.
Я хотел отстегнуть Куликову пятьдесят рублей, но он сказал:
— Не надо, Дим Димыч. Это тебе, мне уже дали. Ты опять в каменный мешок едешь, тебе там нужней.
Я никак не мог понять, что за метаморфоза накатила на Куликова. Ведь я его знал как змея злющего-презлющего, причем постоянно пьяного. Он и сейчас дышал на меня через кормушку сивушным перегаром так, что мне хоть самому закусывай.
— Ладно, начальник, спасибо тебе, — сказал я. — Не поминай лихом.
Куликов ушел, а я из хлеба стал делать клейстер. Обложки собственных книг я разорвал, в них спрятал деньги и аккуратно проклеил. Уж я-то знал, как в «крытой» шмонают надзиратели. Через них и майора Жабина пронести что-нибудь в камеру почти невозможно.
Потом в БУР через предзонник приполз Коля Калмык, повис на решетке. Принес новые кирзовые сапоги и носки теплые. Причем сапоги не простые, а у которых в каблуках и подметках была затарена анаша. Я спросил Колю:
— А со здоровьем как?
— Все ништяк, Дим Димыч.
— Ну, смотри, будь осторожен. Может, еще найдутся Юркины кенты. Будь всегда начеку, без швайки не ходи. А сейчас давай иди, чтобы не «спалиться».
Коля спрыгнул на землю и уполз.
Через неделю меня отправили на пересылку, а из нее уже в тюрьму. Нас было шесть человек,
— Посадите их в одну камеру до прихода майора. Он придет, сам пускай и раскидывает по камерам.
Нас посадили в пустую камеру. Мы расстелили постели и легли отдыхать. Ребятам, а они все первый раз пришли на тюремный режим, я рассказал про майора Жабина и какая классная змея наколота у него вокруг всего тела. Вот только история умалчивает, где он делал этот шедевр.
Примерно через час в камеру вошел Жабин, спросил:
— Сколько вас человек?
— Шесть, — ответил я.
Увидев меня, майор заулыбался, сказал:
— О, Дим Димыч, какая радость, ты опять к нам приехал. А то мы от тоски чуть не подыхаем. Что натворил? Опять кого-то изуродовал?
— Да не за себя, гражданин начальник, за товарища.
— Сколько сроку осталось?
— Два года, а от вас на Север поеду, в ссылку к белым медведям.
— А сидеть как думаешь? Опять будешь сетки на подвале рвать? Учти, сейчас я наварил толстую проволоку, уже не сломаешь.
— Да нет, гражданин начальник, тихо-тихо буду сидеть. На Север надо поехать, давно там не был. Хоть там пожить немного. А сейчас работать намерен, — ответил я майору.
— Так, — сказал Жабин, — пойдешь в шестьдесят пятую камеру. Увести!
Когда я вошел в камеру, насвистывая «Солнце всходит и заходит, а в моей тюрьме темно», меня встретили товарищи: Витя Кряж, Тутуй. Мы вместе были в зоне Навои. Витек посмотрел на меня, сказал:
— Я, Дим Димыч, как чувствовал, и ребятам сказал, что ты в зоне долго не продержишься. И вот ты уже тут.
— Ты знаешь, Витек, мне всю жизнь не везет. Я родился под какой-то звездой несчастливой. Когда в сангородке лежал, вот тогда только и тормознулся. А так бесполезно. Как появляюсь в зоне, так ЧП обязательно. Ну а вы как живете? В камере есть квитки на отоварку в ларьке? — спросил я.
— Да вот десять рыл нас в камере, а всего четыре квитанции. Жабин, сука, иногда выводит на работу, иногда — нет.
Я дал ребятам один «баш» анаши. Они забили «Беломор» и подкурили. Потом из обложки книги я вытащил триста рублей, шестерым дал по пятьдесят и сказал:
— Надо Жабина уговорить, чтобы эти бабки вы положили на квиток. Тогда бы мы могли каждый месяц ништяк оговариваться. Ясно?
Мы лежали на нарах, и я рассказывал ребятам, как в этот раз администрация колонии Бекабада отнеслась ко мне по-божески.