Записки русского интеллигента
Шрифт:
Выйдя из состава профессоров Варшавского университета, Станкевич жил в своем имении где-то в западном крае и был земским начальником. После демонстративного ухода профессоров в 1911 году {452} министр Кассо назначил своей властью Б. С. Станкевича в Москву, хотя профессорский состав пополнялся либо по «конкурсу», либо по «рекомендации». Это же назначение явилось, конечно, одиозным для старой профессуры, и положение Станкевича было неприятное. После революции ему пришлось покинуть Московский университет {453} , как, впрочем, и всем, кто был назначен властью Кассо на место ушедших в 1911 году. В таком же положении оказался и В. В. Челинцев {454} .
452
Имеется в виду отставка 131 профессора и преподавателя Московского университета в знак протеста против опубликования и введения в действие постановления Совета министров «О недопущении в стенах высших учебных заведений студенческих собраний и вменение в обязанность полицейским чинам принимать быстрые и решительные меры против них» (История Московского университета: В 2 т. М., Т. I. 1955. С. 376).
453
Кафедру Московского университета профессор Б. В. Станкевич оставил в 1917 году по собственному желанию, ещё до появления в мае 1917 года известного циркуляра министра народного просвещения Временного
454
Профессорскую кафедру и заведывание лабораторией органической и аналитической химии в Московском университете В. В. Челинцев освободил вернувшемуся из Петрограда Н. Д. Зелинскому 14 марта 1917 года, так же как и Станкевич, добровольно, не дожидаясь министерского циркуляра. С 24 апреля 1917 по 1 июля 1918 года в качестве приват-доцента он продолжал трудиться в Москове, после чего вновь был назначен на должность профессора по кафедре органической, неорганической и физической химии, а в 1921 году – заведующим кафедрой органической химии Саратовского университета.
После совершения Февральской революции Станкевич появился почему-то в Саратове в очень жалком виде, и я даже поместил его в Физическом институте. Он прожил здесь несколько дней и отправился в Пермь, где получил кафедру и, проработав несколько лет, там же и умер.
Так вот, одна профессура в Московском университете оставалась вакантной. Сколько я знаю, не то Соколов, не то Станкевич рекомендовал факультету на кафедру физики Н. П. Кастерина, который был профессором в Одессе. Кандидат был весьма солидный, но почему-то члены факультета были против данной кандидатуры и при баллотировке Кастерина провалили.
В начале марта 1914 года я получил от декана физико-математического факультета Московского университета официальное извещение о том, что Станкевич рекомендует меня факультету {455} . Я этим делом, конечно, был весьма взволнован и не знал, как мне поступить. Я обратился за советом к В. И. Разумовскому. Он, хотя ему и жалко было бы со мной расставаться, советовал мне соглашаться на баллотировку.
Я сейчас же отправился в Москву, чтобы ещё раз посоветоваться с отцом и повидаться со Станкевичем и деканом Л. К. Лахтиным (он был моим учителем ещё в пятой гимназии). Со Станкевичем я раньше знаком не был, поэтому в первую очередь я отправился к нему, благодарил его, как говорят, за доверие, но решительного ответа не дал. Потом навестил моего старого учителя Лахтина. Он очень уговаривал меня соглашаться на переход в Московский университет. Я в ответ ему говорил, что меня смущает история с Кастериным, который и по научной квалификации, и по возрасту выше меня, однако факультет его забаллотировал. Лахтин стал уверять меня, что в отношении Кастерина имелись какие-то личные соображения, а ко мне-де отношение совсем другое и можно быть почти уверенным, что факультет отнесётся благоприятно к моей кандидатуре.
455
В письме декана физико-математического факультета Московского университета профессора Л. К. Лахтина от 28 февраля 1914 года сообщалось: «В виду поступившего от профессора Б. С. Станкевича заявления о его желании рекомендовать Вас Факультету в качестве кандидата на вакантную ныне профессуру по кафедре физики, покорнейше прошу Вас о присылке письменного заявления, будете ли Вы согласны на баллотировку на вышеназванную должность. В случае согласия благоволите прислать Ваше жизнеописание и список учёных трудов или самые труды.
Ответ Ваш желательно было бы получить к следующему заседанию Факультета, которое будет иметь место 12 марта» (Коллекция В. А. Соломонова).
После мы долго говорили с папой и, несмотря на то, что предложение перейти в Московский университет было весьма почётно, да и для папы было бы очень приятно, если бы мы переехали в Москву, решили всё же написать официальный отказ. Папа видел, как хорошо ко мне относятся в Саратове. Саратовский университет относился хорошо и к папе – его, по представлению В. И. Разумовского, Совет избрал своим почётным членом {456} . Я только что выстроил новый институт.
Конечно, на кафедру физики в Москве я попадал как младший её член, да ещё надо было подписать обязательство защитить к определённому сроку докторскую диссертацию [35] . Учитывая всю сложность отношений в Москве и моё исключительно благоприятное положение в Саратове, даже и материальное, которое значительно улучшилось с открытием сельскохозяйственного института и женских медицинских курсов, мы с папой и решили, что Москвой соблазняться не стоит {457} .
456
Почётным членом Саратовского университета Д. Н. Зёрнов был избран 31 мая 1914 года.
35
Лахтин уверял, что последнее – совершенная формальность и определённый срок вовсе не обязателен, то же говорил и Соколов. – Прим. В. Д. Зёрнова.
457
Впервые реальная возможность занять кафедру в Московском университете у В. Д. Зёрнова появилась ещё в 1912 году, когда в личной беседе с Д. Н. Зёрновым министр Кассо вдруг неожиданно выразил сожаление о том, что его сын не имеет докторской степени, а является лишь магистром. В противном случае он перевёл бы его своей властью в Москву. У Д. Н. Зёрнова подобное замечание министра, которого иначе как «проклятым цыганом» он не называл, особого восторга не вызвало. В письме сыну от 3 июня 1912 года, касаясь сути своего разговора с Кассо, он недвусмысленно советовал ему не обольщаться данной перспективой: «…перевод в Москву наподобие Челинцева едва ли был бы тебе приятен, да и кафедра-то свободная по теоретической физике, которую ты не возьмёшь. Компания же с Соколовым и Станкевичем едва ли приятна. […] Конечно, перевод в Москву для нас [с] мамой был бы желателен и приятен, но для тебя, при настоящих обстоятельствах, едва ли удобен» (Коллекция В. А. Соломонова).
Отказаться от аналогичного предложения Д. Н. Зёрнов посоветовал сыну и в 1914 году. В письме от 14 января 1914 года он писал ему: «…всё дело становится в зависимость от Станкевича, который, вероятно, идёт навстречу, чтобы досадить Соколову, выдвигающему Яковлева. Таким образом, дело о переходе твоём обставляется неприятными обстоятельствами и, кажется, лучше оставить это, хотя на время и тем более, что пребывание в Саратове тебе, по-видимому, не так уж противно. Что же касается меня, то есть моего одиночества, то, разумеется, оно не может быть решающим моментом. […] Можно будет сказать Лахтину, что в настоящее время ты, во-первых, считаешь более удобным работать на диссертацию в Саратовской лаборатории, а, во-вторых, боишься попасть между Соколовым и Станкевичем, которые ссорятся» (Коллекция В. А. Соломонова).
Впоследствии, уже после революции, был объявлен конкурс и А. П. Соколов приглашал меня принять участие в нём. Впрочем, Соколов писал мне, что если подаст на конкурс Кастерин, то он в первую очередь будет поддерживать его, а меня только в том случае, если кандидатура Кастерина не встретит сочувствия или он вовсе на конкурс не подаст. Я был деканом только что открытого физико-математического факультета и полностью был увлечён его организацией {458} . Поэтому Соколову я ответил, что на конкурс не подам, так как занят организацией факультета. Позже Соколов с некоторой даже обидой отвечал мне, что он-де, к сожалению, не может предложить мне деканства в Москве. Не подал на конкурс и Кастерин. В результате конкурс также не состоялся.
458
Должность декана физико-математического факультета Саратовского университета В. Д. Зёрнов занимал с 5 сентября 1917 по 28 сентября 1918 года.
459
Речь идёт об экспериментальной работе В. И. Романова «О методе получения и о затухании электромагнитных волн в проволоках», представленной в 1918 году к защите в качестве магистерской диссертации.
С 1919 по 1923 год В. И. Романов являлся директором Государственного физико-технического института, преобразованного в 1923 году во Всесоюзный эспериментальный электротехнический институт (ВЭИ), а в 1922 году был назначен директором Научно-исследовательского института физики при физико-математическом факультете Московского университета и оставался в этой должности до 1930 года. В 1938 году В. И. Романов подвергся необоснованному аресту и, проведя пять лет в заключении, последние годы жил и работал в Уфе (см: Андреев А. В. Физики не шутят. Страницы социальной истории Научно-исследовательского института физики при МГУ (1922–1954). М., 2000. С. 247–248).
Лето 1914 года. Начало войны
На лето 1914 года мы, как обычно, переехали в Дубну. И началась война, принесшая так много несчастия и, в конечном счёте, до неузнаваемости изменившая весь уклад жизни.
В Дубне несколько человек были призваны в действующую армию и на деревне стоял вой. На ограде церкви был наклеен отпечатанный «манифест» с объявлением войны. «Манифест», как это полагалось, был оглашён священником с амвона после обедни. Все были уверены, что война не продолжится более двух-трёх месяцев, и когда англичане писали, что они готовятся, по крайней мере, на три года, то все думали: вот чудаки, кто же может так долго воевать. Ну, а как оказалось, англичане были дальновиднее, чем кто-либо.
К нам в Дубну приезжали в гости Н. П. Неклепаев с женой Анной Михайловной и её сестрой Марией. Когда была объявлена война, Неклепаевы находились у нас, и так как Николай Павлович как прапорщик запаса подлежал призыву, он заторопился возвратиться в Саратов и, действительно, по возвращению тотчас же был призван. И когда мы приехали в Саратов, Николай Павлович уже собирался на фронт со своей частью в качестве начальника пулемётного гнезда. Я провожал его на вокзале. Он и здесь, как всегда, был спокоен и деловит, распоряжался погрузкой своих солдат и снаряжения, и вид у него был хорошего хозяина. Вскоре у Анны Михайловны родился сынишка Кока {460} . Мы почему-то совершенно не замечали, что она ожидает ребёнка, и были очень удивлены, когда как-то утром Мария Михайловна по телефону сообщила нам, что появился Кока.
460
Сын Н. П. Неклепаева Николай родился в Саратове в 1914 году.
Хотя не полагалось указывать в письмах, с какого места они пишутся, но мы всегда знали, где в данный момент находится Николай Павлович. Он условился, что в конце каждого письма будет написана фраза, начальные буквы слов которой как раз и составят название места, откуда он пишет. Николай Павлович очень ловко подбирал нужную фразу, так, чтобы она не была бессмысленна и оторвана от основного текста.
В Саратове вначале война мало чувствовалась, но вскоре новые университетские здания стали превращаться в госпитали. Жёны профессоров и преподавателей исполняли обязанности сестёр. У меня в институте был организован хирургический госпиталь, и операционная была в большой аудитории. Я устроил рентгеновский кабинет, сначала с очень маломощными трубками, но всё же он приносил пользу {461} .
461
«Только что начавшаяся научно-учебная жизнь Института, – говорилось в отчёте кафедры физики Саратовского университета за 1914 год, – с осени должна была сразу сократиться, а деятельность Института временно приняла совсем новое направление. Оба лаборанта [Н. П. Неклепаев и В. Е. Сребницкий. – B. C.] и механик [Ф. Ф. Троицкий. – B. C.] были призваны в ряда действующей армии и двое из них (Н. П. Неклепаев и Ф. Ф. Троицкий) находятся на передовых позициях (Н. П. Неклепаев заведует пулемётной ротой в блокадной армии, осаждающей Перемышль), а В. Е. Сребницкий командирован в Казань в юнкерское училище. Большая часть помещения Института отведена под госпиталь (на 140 кроватей) Обшеземского союза. Заведующим кафедрой организован при лазарете рентгеновский кабинет обслуживающий все три университетские госпитали. В рентгеновском кабинете безвозмездно работают М. М. Михайлова и студент А. Козырев» (ГАСО, ф. 393, оп. 1, д. 484, л. 42–42об.).
Первый транспорт раненых состоял из австрийцев, и вот на носилках приносят к нам в кабинет молодого человека с раной в груди. Температура у него была чуть не 40 градусов, и он находился почти без сознания. Нам казалось, что он вот-вот умрёт. Однако мы положили его на скамью и сфотографировали грудную клетку. Сейчас же проявили и увидали, что в лёгком имеются какие-то две палки, размещённые перпендикулярно к рёбрам, и несколько каких-то металлических предметов. Прямо из рентгеновского кабинета вместе с мокрой ещё фотографией раненого перенесли в операционную. С. И. Спасокукоцкий, посмотрев на нашу работу, выпилил два ребра и вынул из лёгкого две резиновые трубки, которые ещё в полевом госпитале были помещены в рану для откачки гноя, но при вздохе проскочили внутрь, и несколько металлических частей от снаряжения, которые были занесены пулей. Сама пуля, кажется, прошла навылет.
Недели через две мы были в рентгеновском кабинете. Вдруг кто-то стучит. Открывается дверь, и входит наш пациент, ещё слабый, но уже поправляющийся. Он пришёл к нам поблагодарить за то, что мы первые его встретили и поспособствовали его быстрому выздоровлению. Какая высокая культура! {462}
В рентгеновском кабинете работал студент-медик Шура Козырев, впоследствии ассистент В. И. Разумовского, хирург весьма способный и смелый, но человек не очень щепетильный. В работе ему помогала А. М. Неклепаева, что и повело к разрушению домашнего очага Николая Павловича Неклепаева. Неклепаев, когда вернулся, долго не горевал и женился на приятельнице Анны Михайловны – Серафиме Алексеевне. Но и этот союз не был счастливым: Серафима Алексеевна впоследствии лишилась рассудка и кончила свои дни в психиатрической больнице. Николай Павлович женился ещё раз, и эта жена пережила его. Неклепаев умер в конце 1942 года. Я, возвратясь из эвакуации, застал его уже умирающим в Боткинской больнице {463} .
462
Оказывая медицинскую помощь, саратовская профессура с одинаковой ответственностью и вниманием относилась к раненым воинам как русской армии, так и враждующих держав. Ярким подтверждением тому служит письмо-благодарность пленного чеха Антона Димеш, адресованное профессору В. И. Разумовскому: «Многоуважаемый профессор!!! Позвольте мне – Вашему пленному больному чеху – Антону Димеш – поблагодарить Вас за операцию, сделанную мне так успешно, а также за доброе сердечное отношение и ласковые слова. Я не могу словами выразить, какую глубокую благодарность чувствую я к Вам. Так ещё раз, профессор, благодарю Вас от всего сердца и желаю Вам всего лучшего в дальнейшей жизни. Остаюсь всегда уважающий Вас, Антон Димеш» (Коллекция В. А. Соломонова).
463
Боткинская больница – Московская городская клиническая больница имени С. П. Боткина (2-й Боткинский проезд, 5), построена в 1908–1910 годах по проекту архитектора И. А. Иванова-Шица на средства купца К. Т. Солдатёнкова как бесплатная больница для лиц всех сословий населения Москвы. До 1920 года больница называлась Солдатёнковской.