Заповедник архонтов
Шрифт:
Дуэрни тонко вскрикнула, вырвалась из рук стражников и вскочила на ограждение борта.
Все оцепенели. Старцы вскинули руки, затем бросились в объятья друг друга. Так и застыли.
Дуэрни на мгновение замерла на брусе, покрывавшем фальшборт, натянула поводок, затем резко дернула за него. Огуст сумел удержать конец, однако его длины было достаточно, чтобы…
Я едва успел вскрикнуть.
— Назад!..
На мгновение Дуэрни обернулась — ее лицо мучительно исказилось. В этой гримасе было все: любовь, ужас, строптивость, боль Она как бы попрощалась со всеми нами, затем развела руки и спрыгнула за борт.
Все, кто был на палубе, бросились ограждению. Старцы как-то странно и гортанно вскрикнули, стражники тут же поволокли их кресла к борту.
Дуэрни барахталась возле борта. Плавать она не умела, воды боялась до ужаса. Стоило ей глотнуть воды, как она бы тут же пошла ко дну. Вдруг ее испуганное лицо просияло, она чуть подсвплыла и оказалась на поверхности воды. Развела руки и звонко рассмеялась. Раз переступила с ноги на ногу, затем чуть приподняла подол платья и сделала шаг. Легко перебирая ногами, побежала по волнам. Далеко отбежать не смогла, поводок натянулся, и она, изогнувшись, застыла в нелепой и восторженной позе. Тут же Огуст и Этта, как по команде бросились за ней. Чиновник, оказавшись в воде, забил руками, следом, неожиданно, опершись обо что-то твердое, вкарабкался на незримо расстилавшуюся под ногами твердь. Покачнулся — весь мокрый, с всклоченными волосами, — выпрямился во весь рост, обернулся, пригладил волосы и осторожно шагнул в сторону пытавшейся освободиться от поводка Дуэрни. Этта, добежавший до беглянки, одной рукой поддерживал ее за локоть, другой помогал снять ошейник. Тут и Огуст подоспел.
Некоторое время они стояли втроем на поверхности моря, волны лениво терлись об их ноги. Я бросил взгляд на старцев. Те, не размыкая объятий, вскочили из кресел — на их лицах ясно обозначились ужас и мучительное страдание. Они растерянно рассматривали разноцветный ошейник, плавающий на воде. Дуэрни обернулась, невольно сделала шаг назад, потом повернулась и в сопровождении Огуста и Этты побрела к «Калликусу». С их помощью взобралась на борт и, потупив очи, протянула вперед руки. Они были настолько тонки и нежны, что браслеты, которые капитан защелкнул на ее запястьях, тут же соскользнули.
Хваат громко крикнул, чтобы принесли другие. Один из матросов бросился вниз и скоро появился с кучей цепей. Все, кто был на палубе, начали подходить к матросу и протягивать руки. Тот умело, не поднимая глаз на товарищей, принялся надевать наручники. Цепь, соединявшая браслеты, была достаточно длинна, чтобы руки имели почти полную свободу. Последним матрос заключил в железо себя. После чего сразу погрустневший Огуст принес новый ошейник для Дуэрни, более широкий и более тесный.
Наступила тишина, в которой с особой ясной угрозой прозвучал голос Ин-ту.
— Видишь, знахарь, что наделали с добрыми губошлепами твои сказки? До чего довели их твои сны!
Глава 5
На следующий день, поздним вечером впередсмотрящий на марсовой площадке неожиданно истошно завопил:
— Дьори! Впереди Дьори!
Капитан Хваат поднял малый рожок. Звонкие трели полетели над спокойной водной гладью. Все высыпали на палубу.
Скоро вдали, над полосой закатного марева, освещенные боковым светом убегавшего Тавриса, ясно обозначились две бледно-жемчужные, остроконечные вершины. Тоот назвал их Лераад и Фрекки. Заснеженные их острия были обломаны, ограждены грудой зубцов и более походили на призрачные развалины небесного замка. За Фрекки круто выгибался скошенный вправо купол самой высокой, по словам того же Тоота, горы на планете Рииха Борсалос. Подале, слева от Лераада, четко рисовался конус вулкана, иссеченный зелеными и густо-пурпурными полосами. Его называли Стильмачез.
Понизу очертания склонов таяли в закатной, пронизанной перебором разнообразных цветов, непрозрачной дымке.
Казалось, местный Асгард величаво нависает над потемневшими первобытными водами. Безграничной мощью и печалью веяло от этих вершин — забытого пристанища прежних богов.
Где они?
Когда сгинули?
В каких сражениях растратили вечную молодость и шагнули за порог судьбы? Каков был их последний час?
Ничего этого я не знал, но в тот вечер — как мне казалось, последний, проведенный на свободе, пусть даже с кандалами на запястьях — я рассказал наследникам выживших поселян о гибели могучих небожителей, когда-то обитавших в чертогах Асгарда. Я повел рукой в сторону вершин, заметно поблекших в подступавших сумерках.
— Были они великаны и обладали неодолимой силой…
— Что значит великаны? Повыше среднего поселянина? На сколько выше?.. — поинтересовался Огуст и прищурился.
— Ростом они были с фруктовую пальму…
— Потрясающе! — откликнулся чиновник и принялся иронически почесываться.
— Хватит, а-а?! — возмутился страж Туути. — Не любо не слушай, а другим не мешай!
Ин-ту и Ин-се одновременно, как по команде, повернулись в его сторону и удивленно глянули на бородатого охранника. Тот вытянулся по стойке смирно.
Наступила тишина, и я продолжил рассказ о небывалых зимах, три сезона подряд неотвратимо вымораживавших все материки Хорда, о прикрывшихся густой завесью облаков солнцах, о часто меняющемся свете, на который все более и более скупым становился беспредельно вспухший Даурис. Но небожители этого не замечали: они продолжали сражаться за золото, ртуть и кобальт, которыми хотели владеть безраздельно. Они не желали делиться со своими братьями, пришедшими со звезд и принесшими пальмовую ветвь с предложением мира. Они позабыли о ковчеге, перестали приносить к его стопам драгоценные металлы, чудесные предметы, которые изготавливали для них поселяне на Хорде, удивительные смазки для трущихся частей и редкие приправы, придающие вкус жизни любой пище. Они забыли о бесконечной милости ковчега, его спасительной длани, простертой над миром…
Краем глаза я заметил, как Ин-се оцепенел в кресле. Скрюченные, высохшие пальчики, обхватившие подлокотники, побелели. Коготочки впились в черное дерево. Он сидел не шевелясь. Напротив, Ин-ту дернулся, попытался было вскочить, но я, не прерывая речи, могучим, сжатым в кулак, ментальным ударом вновь усадил его на место. Тот, опрокинувшись на спину и потеряв дар речи, сразу принялся чесаться.
— Вижу, как к исходу третьего сезона падают оковы с огня, бушующего в чреве Дауриса. Пламя вырывается наружу, оно полно злобы. Вскипают океаны на Хорде, до дна высыхают реки, трещит кора, в бездну погружаются горы.
В пылающую бездну рушатся горы… Опускается небесный свод.
Бездонная тьма открывает глаза, простирает над миром свое покрывало…
Где же ковчег, где спасение? С кем сражается он в минуты крушения мира? Где странствует, кого оберегает?..
Вот он, священный сосуд! Вот он, цветок лотоса!.. Кроток его взгляд, успокаивающий взбесившийся Даурис! Нежны ладони, в которых лелеет он Хорд, возлюбленное свое творение! Его слово усмиряет огненные реки, почесыванием он разгоняет бури, дыханием согревает поселян, возвращает их к жизни. Тончайшим покрывалом укрывает своих детей от разбушевавшихся стихий. И Даурис покоряется, опускается на колени и, взывая о милости, страстно чешется в паху и промежности. Замыкает светило чрево свое, гасит огонь. Слабеет жар, и Хорд вновь обретает воды, твердь и свежий ветер, от которого легко дышится каждой твари.