Запретное кино
Шрифт:
— Господи, Клавдия Васильевна, во-первых, при чем тут это, а во-вторых, вы так говорите, словно вам пятьдесят лет.
Клавдия усмехнулась. Для Ирины пятидесятилетняя женщина — это уже древняя старуха.
— Ну, ладно-ладно, — смутилась Дежкина, хотя ей было очень приятно. — Я почему-то думала, что это месть. Военная память, понимаешь?
— А что, такие случаи бывали?
— Раньше — никогда. Но сейчас — все возможно.
Она минуту подумала, а потом сказала:
— Ну, отрицательный результат — тоже результат. Можно этот документ распечатать?
— Запросто.
Так почему же она
А вот потому и решила, что он покончил с собой. Нет, на Клавдию не подействовали предсмертные обвинения подозреваемого. Вины за собой она не чувствовала. Но была тут запятая, закавыка, которая всю ее долгую работу сводила на нет.
Настоящие убийцы, во-первых, почему-то с собой не торопятся кончать. И даже в таких протестных целях. Так подстраивают, что попытки самоубийства вовремя останавливаются. Правда, могло статься, что и Семашко на это надеялся, да что-то не рассчитал. Но существовала еще и записка. Если бы Клавдия не знала покойника, другое дело. Но она провела с подозреваемым месяца два в длительных беседах. И с адвокатом, и один на один, и на перекрестном допросе, и на очных ставках. Лексикон покойника был скуден до безобразия. Почему-то он решил, что паразитическое «как бы» придает речи интеллигентность. Собственно, этим «как бы» и ограничивался словарный запас Семашко. Клавдия, правда, подозревала, что он в совершенстве владеет ненормативной лексикой, но при ней он этот набор использовать не решался Вот и оставалось ей угадывать, что может значить такая, например, фраза:
— Я, ну, как бы, понимаете, это.
Дежкиной приходилось по нескольку раз переспрашивать подозреваемого, что, собственно, он пытался сказать.
Поэтому написать, например, «ухожу из жизни добровольно», «следовательский произвол», «отвергаю как ложные», да еще верно расставить все знаки препинания и не допустить ни одной грамматической ошибки Семашко никак не исхитрился бы.
Кто-то ему это продиктовал. Надо было, конечно, дождаться результатов графологической экспертизы, но Дежкина не сомневалась — почерк был Семашко.
И скорее всего, бедняге как раз и пообещали — ты только сделаешь вид, что кончаешь с собой, а тебя спасут. Ох, надо будет хорошенько расспросить его сокамерников и дежурного. Что-то там сильно нечисто.
Но стройная эта картина, собственно, распадалась в пух и прах, когда Клавдия вспоминала, что на следственном эксперименте Семашко показал все точно.
— Ну что, Ириша, поехали?
Калашникова сложила в папку бумаги.
— Может, все-таки ограбление?
— Знаешь, мне вчера Макс один жуткий сайт показал. «То, что вы всегда хотели увидеть, но никогда не видели», — перевела разговор Клавдия. — Я до сих пор в себя прийти не могу.
— И вы его видели? — удивилась Калашникова.
— И ты? — удивилась в свою очередь Клавдия.
— Бр-р-р… — красноречиво передернула плечами Ирина.
— Найти бы этих сволочей. Но я сначала должна все увидеть. Только выпишет ли наша бухгалтерия под это дело двадцать долларов?
— А зачем?
— Так там пароль.
— Пароль там «Death penalty». В переводе на русский — смертная казнь.
20.43–Четверг. 2.55
Дежкина
И сто раз отвечала себе: по делу.
Чем цивилизованное общество отличается от дикарей? В цивилизованных странах не казнят публично. Это «развлечение», слава Богу, отошло в прошлое. Но в людях еще осталось какое-то животное любопытство — а как там все происходит? Как человек дергается в агонии, как он истекает кровью, как у него вываливается язык от удушения, как пули разрывают его тело, а электричество заставляет глаза лопаться и вытекать?
Клавдия не была ретроградом, она не считала, что преступниками становятся, насмотревшись боевиков. Такая причина лежала на поверхности, а стало быть, не имела отношения к действительности. Во всяком случае, ей ни разу не попадались убийцы, которым удалось бы все свалить на плохое кино. Нет, конечно, они называли разных там «Прирожденных убийц» или «Пятницу, тринадцатое», но Клавдия в это не верила. Она понимала — это просто желание себя оправдать, обвинить, так сказать, среду, которая, дескать, заела. И еще эстетизировать свои гадкие делишки. Но до того, как эти подонки видели Фредди Крюгера или человека-бензопилу, они уже вешали кошек, избивали слабых, воровали и резали ножами. Кстати, в советское время эти киноманы ссылались на партизан, разведчиков и пионеров-героев.
Поэтому, вдохнув поглубже воздух, Клавдия набрала пароль и стала ждать.
Компьютер был, конечно, слабоват, видеофайлы загружались долго. Клавдия успела даже сходить на кухню и проследить, чтобы не сгорели пирожки.
Семья осуждающе посмотрела на нее. Разумеется, она настрого приказала никому не заходить в комнату, сославшись на служебную тайну. Особенно тоскливыми были глаза у Федора.
На сегодня хватит времени посмотреть только десять — пятнадцать роликов, подумала Клавдия. И понимала, что все это страшная, невыносимая работа, что и одного бы с нее было достаточно.
Но снова задала себе вопрос — это по делу? И с внутренним тяжким вздохом ответила — да. Только по делу.
Первым был ролик, который прокрутили почти все каналы телевидения — расстрел в Чечне. Только здесь все было подробнее и крупным планом.
Противное зрелище. И это в России конца двадцатого века.
Генеральная прокуратура тогда завела по этому поводу уголовное расследование, но все так и повисло в воздухе. Кто пошлет в Чечню следственную бригаду, если там воруют и куда менее заметных людей?!
Потом прошло несколько роликов про разные казни в каких-то то ли латиноамериканских, то ли юго-восточных странах. Качество изображения было ужасным, но Клавдию это как раз не волновало. Она, сцепив зубы, смотрела, как погибают люди. Возможно, преступники, злодеи, а возможно, невинные, но и это не имело значения — равнодушный монитор показывал смерть людей.
На седьмом или восьмом ролике Дежкина решила, что вообще зря затеяла весь этот тайный просмотр. На сайте были кинокадры, которые так или иначе мелькали в документальных фильмах на экранах телевизора. Она бы и прекратила это само издевательств о, если бы не помнила о демо-ролике, том самом, который снился ей почему-то уже почти полгода.