Заражение
Шрифт:
Отрывается головой, сознанием своим как-будто от присосок (щупалец?) Другого, их текстов – шире – общего гипертекста, – что реформируется с низкой герцовкой дисплеев, разной мощности процессорами, вспыхивающими, фетишистскими камерами высокого разрешения, свинцово-кислотно-никель-литий-ионными батареями, что сохраняются в блоках памяти, к которым с другой стороны – из больной – для некоторых – избранной – реальности – подключены, истекая слюнями, структуры безопасности – власти, слуги ее, никому не подконтрольной, специализирующиеся на «коррекции» жизни… Освобождается. Окатывается реальностью, и потому какое-то время тратится на приспособление понятийного аппарата к новым-старым параметрам.
Ночь в стеклах сгущена до смородины, что на сетчатке его остается сбоку пятном. Эмоционально нейтрален. Его средних размеров живот томно вздымается, одна из рук покоится на нем и контакт этот почему-то способствует его умиротворению. По истечению пары-тройки минут полагает, что ему нужно подняться и сделать обход по потемневшим, а значит полнее перешедшим под его контроль территориям. И, еще только встав, грузится усталостью и разрождается потребностью жалобы, что возвращает на ум образ доброй Лизы. Вздыхает, успокаивается, – в нарративе символических продуктов фабрики грез – мозга – получив напоминание о своем к ней утреннем визите и картинку ее последней фотографии – собранных губ, – осматривается, видя перед собой только невзрачную картину иссиня-черного, вздыхает еще и садится обратно, в слегка растерявшее процент теплоты кресло. И мыслит себя в нем пока сознание не отдрейфовывает в легкую дрему…
Глаз сюжета также покидает это одиноко освещенное место, задом отступая глубже в темноту, которая резко заполняет собой весь обзор, когда он оказывается на лестнице, ведущей к служебной раздевалке PizzaDiz, лишая его всяческого смысла. И мы с ним слепы.
В дистрофичном мерцании калогеновой лампы знакомый интерьер, развернутый на 180* из-за смены точки обзора – проем, ведущий на лестницу, поднимающую пролетом к пункту охраны, к служебному выходу, – располагающейся на стыке двух рядов шкафчиков, коим служит логичной связующих их частью. И кажется, что все на местах своих, но восседающая, неотчетливо, статуэтка на столе разрешает вопросом.
Глава 11
Зал полнится народом – «любимыми», – Настя суетна, носится меж столешниц с несходящей с уст улыбкой, ввинчена в лицо, с рассосом толпы мышцы щек от такого напряжения будут болеть, отмечает про себя – осознание, позволяющее бессознательному до минимума сократиться яркость персонального, представительского лика, заземлить его до нормального, бытового уровня, где проявление стойкого довольства –
Илья тут же, рядом, с виду оправившийся, снует не за ней, но во флере ее, как минимум идентичен в манерах, словах и действиях. Рассинхрон не заметишь, даже если поставишь их в параллель к торцам один за другим столиков правого ряда, кажется, что движение рук инжо копипастой будет. Но кто из них за кем повторяет? Но для тела ресторана такое не имеет значения, не имеет значения инда и смерть их, если сумеют об этом предупредить заранее. Слом зубьев шестерни – естественный процесс производства. Потому окружное, радиальное – психологическое, физиологическое, – усилия, действующие на деталь, должны заранее предполагаться производителем, а потому только на его ответственности и остаются, но кто у тех самих найдет этой ответственности достаточно? Поломки – больше, чем норма – тренд, – шестереночного мира.
На улице скапливаются сумерки, делая снующие автомобили заметней за счет их не выключающихся фар и громче на фоне вступившей в права умиротворенности. Но над головами гостей потолок, а вокруг – стены, что редуцируют воздействие внешнего до слогов, запятых, отдельных букв – звуков, – но точно не полномерного присутствия, которое бы наврядли могла погасить и призванная к тому на улице музыка. Она есть и здесь, и права ее здесь громче, бездискуссионы, заведена до необходимости говорить прибавочным тембром, создавая таким образом «правильную» атмосферу, входящую в требуемые по прайсу, уже выраженные в цифрах, объемы «заботы».
…и, кажется, что в этом мире есть заведения, которые могут позволить себе вовсе отказаться от музыки, потому как голоса их гостей от их статуса сами по себе мелодичней Бетховена там, или Баха, а потому самолюбованию их достаточно оставить внимать их самих, чтобы элитарность была оценена по достоинству. Но не путайте такое отношение с обстановкой в местных «разливайках», где тишина из динамиков не потому, что хруст произношения слаще песни, а из-за полного равнодушия, или последнего презрения, к сидящим тут посетителям – отношение, которое те наврядли и оценят…
Виталик тут. Помогает официантам «заботиться»: в настоящий момент стоит у дальнего столика, рядом с принесенной им же подставкой для ведра, которая до половины – злой лед, что позже примет в себя бутылку, пока покоящуюся в его руках и глогающую жидкость в бокалы. Его манеры сдержаны, свою улыбку им подарил лишь единожды – в приветствии, ныне весь захвачен процессом, каждый из сидящих за столом в нем увидел профессионала, от чего взгляды на него сейчас с примесью откровенного восторга – от трех девушек – и единственно мужским уважением, но в каждом то смешано с обязательным довольством самим собою. Оканчивает и завершает все еще одной, в точной дозе улыбкой.
– Постарайтесь не торопиться. Это вино предпочтительно пить маленькими глотками. Тогда у вас получится лучше ощутить его фирменный, такой легко-минеральный оттенок, – сказал, себе – им -? Кому конкретно?
– Да! – выскочила, почти привстав, девушка, гладкостью кожи причисляемая к страте 20-35-летних, с правого, дальнего от Виталия края.
– Спасибо! – по-очередно
– Спасибо Вам! – каждый
– Да, спасибо. – в разнобой.
Но сливаются благодарности из-за смысловой своей идентичности в восприятии принимающего их. Унисоном кажутся ему произнесенными.