Зарницы красного лета
Шрифт:
Однако за завтраком, продолжая, вероятно, ночной спор с матерью, он неожиданно разговорился, хотя и без обычного радостного оживления, какое вызывал у него любой разговор в семье, на людях.
— У Колчака теперь плохие дела,— сказал он серьезно.— Еще весной ему дали по морде, а теперь пинками в Сибирь гонят. Теперь у него одна забота — дай бог ноги!
Подавая на стол, мать спросила:
— Сорока на хвосте принесла?
— Не сорока, а люди, которые бегут из его армии. Дезертиры. Красная Армия уже подходит к Челябе. А как и оттуда его выбьют — он
— Загадали!
— Так и будет!
— Тогда и рыпаться нечего,— отрезала мать.— Надо обождать, а не пороть горячку. А то выскочите — и подставите дурные головы.
— Да нельзя же больше ждать, пойми ты!
— О детях вы не думаете!
— Если бы не думали, может, и терпели бы, а то вот не терпим!
Постепенно я убеждался, что в селе назревают важные события. Они касаются даже нашей детской судьбы. Пока отец и мать что-то недоговаривают, но, судя по всему, скоро все откроется само собой. Нечего и говорить, как меня обожгла и возбудила родительская тайна.
После завтрака, увидев, что отец опять куда-то собирается, я бросился к нему:
— Ты куда? Скажи!
— Пора и нам, сынок, подниматься на крыло,— ответил отец загадочно, вдруг блеснув зубами.— Пойдем-ка со мной к сборне. Сейчас туда сойдется все село.
На площади перед сборней уже собралась негромко разговаривающая толпа. У коновязи стояло несколько подвод и вертелись верховые в седлах, некоторые из них — с ружьями, что меня особенно удивило. Отец заторопился в сборню, а я встретился со своими дружками.
— Зачем сходка-то?
— Воевать мужики собрались, Колчака бить,— ответил всезнающий Федя Зырянов.— Вчерась вечером все дезертиры объявились. У Васятки братаны пришли. А вон, видишь, кто верш-ни-то с ружьями? Весной в бору мы их видали. Вон Ефим Голубев па буланке, вой Филька Крапивин, какой мне кресало дал, а вон и Степка Меркурьев, с берданкой-то...
Несколько верховых отделились от коновязи и поскакали в дальний конец Тгокалы.
Появление вооруженных людей, несомненно, создавало в селе особое настроение значительности совершающихся событий. Любопытство прямо-таки припекало нам пятки. Мы без устали шныряли по толпе, стараясь уловить что-нибудь важное в мужицких разговорах. Иптересно же было поскорее узнать, как гуселетовские мужики и парни будут бить ненавистного Колчака! Когда это будет? И где? Вот поглядеть бы...
— А вон и Васятка с братанами! — оповестил нас Федя.
Васятка шагал между братьев, как взрослый, и вид у него
был очень серьезный, будто шел не поглазеть на сельскую сходку, а принять в ней непосредственное участие. Несомненно, он проникся таинственной сопричастностью к тем делам, какие волновали его братьев, и повзрослел от этой сопричастности. Но, увидев пас, он все же не сдержал своей улыбки и рванулся вперед.
— Вот они, мои братки!
Он долго и тягостно скучал о своих братьях...
Иваны Елисеевы сильно загорели за лето, еще шире раздались в плечах, стали совсем мужиками, только без усов и бород. Они вроде бы собрались пройтись по озерам,
В знак дружеского расположения они похлопали нас по сди-< нам, потрепали наши вихры.
— Растете,— одобрительно заметил Иван первый.
— Скоро нас догонят,— пошутил Иван второй.
— Теперь вы не дезертиры? — спросил я братьев напряг мую.— Колчака пойдете бить?
Братья перемигнулись и захохотали:
— Попадется, так излупим!
— Только попадись!
Из сборни начали выносить стол и лавки, расставлять у крыльца. Гуселетовцы со всех сторон площади стали быстро сбираться перед сборней. Обгоняя взрослых, мы забрались на одну из стоявших у коновязи телег со свежим степным сеном.
Отсюда хорошо было видно крыльцо потемневшей казенной избы.
Обычно перед началом сходки мужики разговаривают шумно, крикливо. Но сейчас они выжидающе примолкли, вроде чего-то опасаясь. Стоять под палящим солнцем было тяжело. Но никто не торопил начинать сход. Удивительное мужичье терпение заставило примолкнуть и всех мальчишек.
Но вот открылась дверь сборни, и на крыльцо вышел Иван Гончаренко с красным флагом в руках — это было небольшое, совершенно чистое полотнище из кумача. С крыльца Гопчареи-ко энергично шагнул на скамыо, а затем и на стол, и тут вдруг взмахнул флагом, стараясь развернуть его перед народом — пусть ударит всем в глаза давно не виданным цветом.
На несколько секунд сход замер, будто и в самом деле ослепленный алым цветом флага, и лишь немногие из тех, что толпились у крыльца, тут же выкрикнули, но и то неслаженно:
— Ур-ра-а!
Только после этого сход опомнился, колыхнулся волной, и над площадью единым духом рвануло уже из сотен мужичьих грудей:
— Ур-ра-а-а!
До слез кричали и мы, мальчишки...
Гуселетовцы хорошо помнили, как больше года назад офицер Скурнацкий, объявив па сельской сходке Советскую власть низложенной, в бешенстве топтал ногами красный флаг, захваченный в сборне. Тогда многим казалось, что опи не увидят его уже никогда. Зная, как тот случай подействовал па сельчап, подпольщики с большим трудом раздобыли аршина два кумача и решили, что Советская власть в селе будет восстановлепа прежде всего с выноса нового флага. Но и подпольщики, вероятно, не предполагали, какой восторг вызовет этот скромный акт торжества непобежденной Советской власти.
— Ур-ра-а! — надрывался сход.
Иван Гончарепко даже и не пытался пачать речь. Широко улыбаясь, он то потрясал высоко поднятой рукой, приветствуя народ, то оглядывался на своих товарищей, стоявших позади, на крыльце. Среди них я увидел и своего отца.
Я не был свидетелем того, как гуселетовцы впервые увидели в своем селе, на сходе, красный флаг. Но то, с каким чувством они встретили его тем летом, запомнилось мне на всю жизнь. Не однажды позднее случалось мне наблюдать ликовапие народных толп по случаю каких-либо больших событий. В ликовании гуселетовской сходки летом девятнадцатого года было что-то особенное...