Зарницы красного лета
Шрифт:
Наконец раздался сильный голос Ивана Гончаренко:
— Товарищи! Все вы помните тот день, когда вот тут бесился белый гад Скурнацкий! Он топтал наше знамя! Но его пе затопчешь! Оно опять в наших руках! И теперь мы его уже никому не отдадим! Никому и никогда!
Гул прошел над сходкой.
— А в ту ночь, когда уехал Скурнацкий, мы создали подпольный штаб,— продолжал Гончаренко.— Он действовал больше года. Вот он, весь здесь! — Он указал на своих товарищей, стоявших позади.— И наш штаб, товарищи, говорит вам сейчас: настала пора взяться за оружие! От имени штаба объявляю родное наше Гуселетово восставшей местностью! Да здравствует навеки Советская
Он еще долго говорил о тех жертвах, какие понесли сибиряки от кровавой диктатуры Колчака, о нежелании крестьянских сыновей воевать в белой армии, о порках карателями непокорных крестьян, о надругательствах и грабежах, какие чинит бологвардсйщина, и, наконец, о том, что повсюду трудовой народ поднимается на борьбу за восстановление Советской власти. И тут он упомянул о Ефиме Мамонтове.
~ Отряд товарища Мамонтова действует с ранней весны, вы все это знаете,— сказал Гончаренко.— Он провел уже много боевых действий и прикончил многих белых карателей. В настоящий момент к отряду товарища Мамонтова присоединяются десятки сел и деревень. Теперь присоединится и наше Гуселетово. Штаб товарища Мамонтова находится в Солоновке. Вот его воззвание, полученное нами только вчерась вечером с нарочным. Я его зачитаю, товарищи...
Я не помню, конечно, этого воззвания. Возможно, это было и не воззвание, а известный приказ № 1 штаба Мамонтова, изданный примерно 3 августа 1919 года, в котором говорилось о начале широкого повстанческого движения в пашем крае. Возможно, какой-то другой документ из штаба Мамонтова — далеко не все они остались известны.
После Гончаренко па стол вскакивали еще некоторые гусе-летовские подпольщики. Но мы, мальчишки, уже не слушали их горячие речи. Усевшись на телеге, мы заговорили о Мамонтове. Разные слухи о нем ходили все лето. Он стал нашим героем, пожалуй, раньше, чем героем взрослых. Теперь начались разные догадки — когда он позовет наших мужиков и парней бить Колчака? На этот счет у каждого из нас были свои соображения, и не мудрено, что вскоре мы заспорили с обычной своей горячностью. Но тут с соседней телеги крикнули:
— Опять Царев!
И верно, Иван Гончаренко опять держал речь. Он говорил о том, что надо создать свой, гуселетовский отряд крестьянской Красной Армии, получше вооружиться и, когда поступит приказ от Мамонтова или из волостного штаба, выступить и сразиться насмерть с белыми гадами. И тут же объявил запись добровольцев в отряд.
Все мои друзья повскакали на ноги и стали шумно выкрикивать имена тех, кто протискивался к столу у крыльца сборни, а я, не слушая их выкрики, не отрывал взгляда от своего отца. С огромным нетерпением ожидал, когда и он сделает шаг к столу, где велась запись в отряд. Я не сомневался, что он сделает такой шаг.
Но отец стоял в оцепенении. Почему он стоит как вкопанный? Ведь он мог опередить многих! Неужели он не хочет вступать в отряд? Неужели не хочет бить Колчака? Ведь он так ненавидит всех генералов и буржуев, так ненавидит! Вот сейчас, сейчас он шагнет к Гончаренко... Но время летит, летит, а отец ни с места. И вот уже Иван Гончаренко поднимается на стол с бумажкой в руках и зачитывает всех, кто вступил в отряд: шестьдесят семь гуселетовцев изъявили желание взяться за оружие. Но в списке так и не оказалось имени отца! Мне нечего было больше слушать Гончаренко; я соскочил с телеги и, весь трясясь от обиды, бросился домой.
Узнав, в чем дело, мать сказала:
— Слава богу, одумался все же.
— Да, все пойдут, а он...
Не слушая мать, я скрылся
В полдень меня отыскал там отец. Стоя на лестнице, по-* звал:
— Миша, ты здесь? Слезай обедать.
— Не пойду,— помедлив, буркнул я в ответ.
— Что с тобой? С ребятами подрался?
— Уходи! Ты не хочешь бить Колчака!
— Кто это тебе сказал?
— Ты не записался в отряд!
— Да я давно записан!
— Всех записанных вычитывали. Тебя нет.
— Эх, ясно море, вон в чем дело! — почему-то даже весело воскликнул отец.— Значит, ты разобиделся на меня и убежал со сходки? И ничего не знаешь? Ну а теперь иди-ка и взгляни на меня.
— А чего на тебя глядеть?
— Да ведь я при оружии!
Меня как ветром сорвало с душистого сена. Да, отец никогда не'обманывал: его грудь перекрещена ремнями, с одного боку — кобура с наганом, с другого — настоящая шашка. Вот это да!
— Значит, ты и не слыхал, как меня выбирали командиром отряда? — заговорил отец, обтирая ладонью мои влажные щеки.— Гончаренко же меня и назвал, а выбирали всей сходкой.
Вслед за отцом я спустился на землю. И тут отец, приподняв за чуб мою голову, посмотрел мне в глаза:
— Как же ты мог подумать?
А после обеда он сказал мне:
— Ты не отводи Зайчика в поскотину.
— Опять куда-то?
— Надо,— ответил отец со счастливой улыбкой.— В Соло-новку, сынок, на связь с Мамонтовым. Дождались мы своего часа!
ЗВЕЗДА МАМОНТОВА
I
В те дни Ефим Мамонтов особенно часто вспоминал о Петре Сухове и его красногвардейском отряде. И не случайно: только что, 9 августа, исполнился год со дня его гибели в горах Алтая. Уже год! Торопится время. Стало быть, тоже надо торопиться жить и действовать. И как хорошо, что наконец-то началась горячая пора! Так, с мыслями о Петре Сухове, Ефим Мамонтов и готовился к развитию широких боевых действий против бело-гвардейщины.
Да, памятной была их встреча...
Ранним утром со стороны степи в село Вострово (в народе оно звалось тогда не иначе как Кабанье) вступила большая колонна красногвардейского отряда — в нем было более пятисот человек, часть конных, часть па крестьянских телегах, да еще обоз. Как и все односельчане, Ефим Мамонтов давно был наслышан о приближении этого героического отряда: обгоняя его, народная молва шла по всей Кулундинской степи. И вот на Кукуе, в несколько обособленном краю Кабаньего, стали проситься на постой усталые, хмурые, пропыленные красногвардейцы с настороженными взглядами. Проявляя истинно русское хлебосольство, крестьяне охотно приглашали их в свои дома и щедро угощали всем, что имелось в кладовках, погребах, на огородах. За какой-то час красногвардейцы освоились, разговорились, и крестьяне узнали, что отряд в последние три дня вел тяжелые бои в ближних степных селах, наголову разбил там крупные белогвардейские части полковников Травина и Волкова.
Тем временем готовилась могила.
Оказывается, на одной из подвод красногвардейцы привезли наскоро сколоченный гроб с телом сраженного в последнем бою пулеметной очередью командира роты Михаила Трусова. Вскоре состоялись похороны. На траурный митинг собрались не только красногвардейцы, но и многие жители села. Среди них был Ефим Мамонтов, хотя и чувствовал себя еще слабым после недавно перенесенной болезни; худой, бледнолицый, он поглядывал исподлобья, с затаенной болью и тоской.
Митинг открыл Петр Сухов.