Зарницы красного лета
Шрифт:
Может, и правда незачем лезть, раз они, дураки, палят в небо? — раздумчиво заговорила хозяйка.— Да и скотина голодная.
— Я сбросил сена,-— сказал Петрован.
— Корову подоить надо.
У самых окон иногда торопливо проходили солдаты — мелькали головы в шапках, дула винтовок и пики. Изредка улицей скакали верховые — то к штабу, то на позиции. Однажды пронеслась даже небольшая конная группа, и среди верховых Петрован мгновенно узрел главкома в кожанке и папахе с лентой.
— Поскакал! — одобрительно воскликнул Петрован.
Движение по улице подействовало на хозяйку успокаивающе, и она
— Да, схожу-ка подою,
Не прошло и пяти минут — один из снарядов с оглушительным треском разорвался над самым двором. Побледнев, Пет-рован в одной неподпоясанной посконной рубахе, с непокрытой головой выбежал на крыльцо и услышал крик матери в низеньком сарайчике с плоской соломенной крышей. Петрован стремглав бросился к сарайчику, но мать уже показалась в воротцах.
— Зорька! Зорька! — выкрикивала она.— Зорька упала! Кровь из горла хлещет!
Корова была ранена шрапнелью.
— Прирезать надо,— сказал Петрован, возвращаясь с матерью в дом, и страдальческое выражение исказило его круглое лицо.— Да не умею я, вот чо!
Но он все же нашел в шкафчике пужный нож и начал торопливо оттачивать на оселке. Петрован страдал не столько от досады, что семья осталась без дойной коровы-кормилицы, сколько оттого, что ему выпало заняться трудным, непривычным делом.
— Ты сам? — слабо спросила мать.
— Ладно уж...
На счастье Петрована, в этот момент появился исчезнувший спозаранок седобородый возчик Кузьмич. Оказывается, он ходил разыскивать свой хозвзвод, который нашелся в конце улицы, и даже побывал у отца на позициях. У Кузьмича было много новостей о бое, но хозяйка перебила его:
— А у нас беда...
Дайте нож,— без раздумий потребовал Кузьмич.— Опосля добегу до хозвзвода. Приведу подмогу. Мясо мы заберем для полка, а тебе, хозяйка, я самолично приведу после боя корову — из конфискованных у богачей для снабжения армии. Нам уже дан приказ — взять скот на убой. Не горюй, хозяйка!
Женщипы и девчонки, напуганные рассказом Кузьмича о шрапнели, летящей с неба, опять надолго забились в подпол, а мы, мальчишки, хотя тоже побаивались, но, несмотря на это, все время вертелись на дворе, где партизаны свежевали прирезанную корову. Должно быть, это было признано партизанами как наше соучастие в деле, и потому нам отвалили большой кусок грудины и отдали сбой.
К полудню, впервые после многих сумеречных дней предзимья, весь небосвод очистился от рваной облачной пелены и засиял лазурью бабьего лета. Но в воздухе, посвежевшем от первого большого снега, все сильнее стали чувствоваться дуновения со степи. Пробовал силы сиверко.
Илюшка и я, не утерпев, выскочили со двора — захотелось взглянуть на флаги. Их было в самом деле немало, особенно пэ южной окраине села, и все они, развернувшись во всю ширь, под треск пулеметной и ружейной стрельбы реяли в сияющей голубизне над первозданной белизной, укрывшей село и землю.
— И правда, праздник! — с улыбкой воскликнул Илюшка.
А мне невольно вспомнился один-единственный красный
флаг, поднятый гуселетовским болыневиком-подполыциком Иваном Гончаренко перед крестьянской сходкой. И почему-то впервые по странной склонности к мечтаниям подумалось, что ведь тогда, в начале августа, красные флаги взвились во многих, очень многих селах,
За ворота, потеряв нас, выскочил Петрован. Он начал загонять нас во двор, но мы заспорили с упрямым хозяином, а в это время из ближнего переулочка два партизана вывели, должно быть, тяжелораненого, в накинутой на плечи, распахнутой шинели. Свесив голову, раненый едва передвигал ноги.
Это был товарищ Сергей.
— Сильно поранило, в грудь,— заговорил Гордеев, увидев Пстрована.— Сгоряча-то пошел, а вот теперь совсем ослаб. Должно, много крови потерял. Не знаешь, где лазарет?
— За церковью,— ответил Петрован.
— Далеко, без носилок не донести.
— Давайте я сбегаю, а его пока в дом.
— Беги. Зови фельдшера. Да поскорей.
Солдаты осторожно внесли своего юного однополчанина в дом и уложили на голбце, где хозяйка быстренько расстелила дерюжку. Товарищ Сергей не открывал глаз, дышал часто, с хрипотцой, иногда в груди его будто закипало что-то...
— Где его? — шепотом спросил Кузьмич.
— В атаку ринулся,— ответил Гордеев негромко, присаживаясь у ног раненого на уголок голбца.— Да и зря, пожалуй, рипулся-то: пускай бы сами лезли — ловчее бить. Ну, дак молодой, задорный, не утерпел. В горячке. Его первого и скосили.
— А где его?
— Да у Соляной дороги...— Гордеев оторвал было клочок бумаги на закрутку, но тут же поспешно спрятал ее в карман шинели.— У нас там, батя, жарко! Чересчур жарко! Скажи, как озверели нынче беляки. Не солдатики, знамо, а золотопогонники.
Гонят и гонят подневольных на наши пулеметы. Там уж их полегло — не счесть. А их все гонят.
— Удержитесь? — тихонько спросил Кузьмич.
— Что ты, батя! Да все ляжем, а не пустим!
В' груди товарища Сергея что-то забулькало, и он забился в кашле. Гордеев слегка повернул его на бок — и тогда из уголка его губ вытекла алая струйка крови. Осторожно обтерев губы раненого своей ладонью, Гордеев заглянул в щелочки его чуть приоткрытых глаз, сказал ласково:
— Потерпи, сынок...
Только через полчаса Петрован привел военного фельдшера и двух санитаров с носилками. Пожилой фельдшер, едва отдышавшись у порога, сказал в свое оправдание:
— Раненых много...
Присев на край голбца, он начал осматривать товарища Сергея. Позади фельдшера столпились санитары и солдаты. Нас, мальчишек, не подпускали и близко. Оказалось, что в спешке у боевой позиции раненый был перевязан наспех; его надо было прежде всего перевязать заново, а потом уж и нести в лазарет. Фельдшер снял с раненого все бинты, разорвал на нем рубаху и, скомкав кучу окровавленного материала, не зная, куда его деть, обернулся назад. Солдаты растерялись, а тем временем Петрован, подскочив со стороны, бесстрашно принял из рук фельдшера все тряпье, насквозь пропитанное кровью.