Зарубежный детектив - 88
Шрифт:
— Вы политически активны? — спросил он.
— Сдалась мне эта политика! — фыркнул Шпага. — Я аполитичен, я агностик и занят исключительно своими делами. Я противник насилия. А это что, тоже преступление?!
— Ха, ха!
Этот смешок можно было истолковать и как знак одобрения остроте, и как признак смущения, и даже как несогласие.
— У вас сегодня вечером передача?
Все как по команде взглянули на часы.
— Мне пора ехать на студию, — ответил Шпага. Он опять побледнел и весь напрягся.
— Я выделю вам машину с
— А зрители в зале? Как вы проследите за зрителями в зале? — не успокаивался Шпага.
— Проверим пригласительные билеты.
— Пригласительные билеты? Да, но Джованни передаст свой билет Пьетро, Пьетро подарит его Марио… Что здесь можно проверить?
Тут он вспомнил, что раздал целую пачку пригласительных билетов участникам демонстрации. Но минуту спустя сообразил, что с письмом они никак не связаны. Только их недоставало, в этой чертовой истории!
— Мне тоже пришлось раздать немного билетов кучке крикливых юнцов, чтобы их успокоить.
Он не объяснил, что это были за крикливые юнцы, но подразумевалось, что это его неугомонные поклонники.
Пьерантони словно по наитию подошел к окну, посмотрел на светлый кузов «феррари» и спросил:
— Когда вам так разукрасили капот?
— Почему вы решили, что его разукрасили? — задал встречный вопрос Шпага, пытаясь выиграть время.
Пьерантони засмеялся.
— Место, синьор Шпага. Маловероятно, чтобы подобные борозды на капоте остались после дорожной аварии. Не думайте, полицейским машинам тоже достается во время демонстраций протеста и митингов!
Шпага хотел ему все рассказать. Но его разозлили живейшее любопытство секретаря — отличная тема для светских сплетен — и злорадное выражение на лице Паолы — вот-вот начнет ухмыляться. Он запнулся и на ходу придумал новую версию.
— Я нашел ее разукрашенной вчера вечером, когда без Эфизио съездил в «Макс-парфюмерию». Ворам не удалось снять предохранительный замок и в отместку они ее всю исцарапали.
— Ты ни о чем таком мне не сказал, — упрекнула его Паола.
— Да, но это же сущий пустяк.
В подтверждение своих слов Шпага громко рассмеялся.
Именно этот деланный смех и подсказал умудренному опытом Пьерантони, что синьор Шпага что-то утаивает.
Он собрался было задать еще несколько вопросов, но понял, что тем еще сильнее напугает Шпагу. Ведь пока ато всего-навсего анонимное письмо.
— Впрочем, ничего опасного тут нет, — подыграл он синьоре Паоле. И попросил разрешения позвонить в полицейское управление, чтобы выслали машину с охраной.
— Письмо я возьму с собой, синьор Шпага, — сказал он, прощаясь. — Перекушу и через полчаса тоже буду в студии. Наша машина будет вас сопровождать и на обратном пути.
— Так что успокойся, Джиджи! — с преувеличенно нежной улыбкой сказала Паола, радуясь тому, что он бесится от этого фамильярного «Джиджи», да еще в присутствии посторонних.
—
Пьерантони поклонился хозяйке дома.
— Я вас провожу, — сказала она.
Подождала, пока муж и Пьерантони попрощались, и вышла в холл.
— Благодарю вас за заботу, дотторе, — обратилась она к Пьерантони. Она не говорила, а прямо-таки ворковала и при этом томно прикрывала глаза. Протянула ему руку и откинулась назад, чтобы Пьерантони мог по достоинству оценить ее тонкую талию и мощь упругой груди.
— Синьор Пьерантони? — Шпага вихрем ворвался в холл. — Синьор Пьерантони, — задыхаясь от быстрого бега, повторил он, — прошу вас никому ничего не рассказывать, особенно журналистам. Эти типы готовы из ерунды раздуть целую скандальную историю. А такая популярность мне только повредит.
— О, само собой разумеется, я пока ни с кем и словом не обмолвлюсь, — заверил его Пьерантони.
Он снова поклонился Паоле и поспешил к двери.
Минуту спустя «фольксваген» взревел как старый, больной астмой лев.
3
Мушкетеры прервали дуэль. На экране под адский грохот неистовой музыки появилась аббревиатура очередного шоу. Затем какофония звуков чуть поутихла, и музыканты оркестра неистовой барабанной дробью оповестили телезрителей, что начинается «Ударами шпаги».
Один из трех, сидевших за столом, подмигнул двум остальным и кисло улыбнулся. Второй, розовощекий толстяк, смахнул со скатерти крошки хлеба и, подвинув стул, устроился прямо напротив телевизора.
— Вот теперь посмотрим, — сказал он. На лице женщины отразился неподдельный испуг.
— Послушайте, — начала было она. Но тут трубы заиграли финальный марш, и на экране возникли две скрещенные шпаги. И никто не обратил внимания на ее слова.
Все трое следили за залом, за сидящими в узких креслах зрителями. Марина хорошо помнила бархатную, коричневого цвета обивку кресел. Из глубины зала эластичным шагом, отработанным за время бесконечных упражнений в спортивном зале, к зрителям вышел Жан Луи Шпага. Перед телекамерой он остановился и воздел над головой крепко зажатую двумя руками табличку, столь же знаменитую, как он сам. Откинул движением головы сползший на лоб белокурый чуб.
— Добрый вечер, дорогие друзья! — пропел он в микрофон, услужливо протянутый ему техником.
— Болван! — пробурчал розовощекий толстяк.
— Проклятый шут, стоит мне поглядеть на него, и сразу хочется вырвать этот белый петушиный гребень на голове.
— Помолчи! — оборвал его второй из сидевших за столом.
Марина не проронила ни слова.
— Начинаем наш еженедельный поединок, дорогие друзья. Наши встречи проводятся давно, и я хочу от души поблагодарить вас. Поблагодарить за тот энтузиазм и одобрение, которые вы по-прежнему выражаете в своих многочисленных письмах.