Заседание рейхстага объявляю открытым

Дорнеманн Луиза

Предельно ясно объясняет Клара Цеткин, как Роза в горячие дни Ноябрьской революции пересмотрела и исправила свою ошибочную позицию, изложенную в рукописи, написанной в тюрьме. Роза взяла за образец практику большевиков и сочла необходимым последовать их примеру, перенеся их опыт на немецкую почву; положение и развитие борьбы в Германии лишний раз подтвердили, сколь это правильно и необходимо. И здесь еще убедительнее, чем в статьях, посвященных памяти Розы Люксембург, Клара Цеткин ярко показывает, каким выдающимся революционным деятелем была Роза Люксембург, орлом, как ее характеризовал В. И. Ленин.

«Пауль

Леви,— заявила Клара Цеткин,— являлся в редакции «Роте фане» одним из ведущих работников... У него не могло быть и тени сомнения в том, что предпосылкой и необходимым условием позиции, занятой Розой Люксембург и пропагандируемой ею на страницах газеты, является пересмотр ею своих прежних взглядов на проблемы, которые благодаря большевистской политике в России встали теперь со всей остротой. Или, может быть, следовало всерьез предположить, что Роза вела страстную борьбу против создания Национального собрания в Германии и в то же время защищала идею учредительного собрания в России?

Что здесь, в Германии, Роза прилагала все усилия к тому, чтобы ускорить установление пролетарской диктатуры, и в то же время для Советской России хотела восторженного приема «демократии»?

Что для Германии она желала советского строя, а для России — буржуазного парламентаризма?

Что здесь всю силу своих знаний и таланта она употребила на то, чтобы сорвать, разрушить, преодолеть политику Эберта — Шейдемана — Гаазе, и в то же время, «самым искренним образом» и глубоко раскаявшись, желала России вернуться к политике Керенского?..

И еще одно очепь важное обстоятельство.

Имя Карла Либкиехта, ставшее достоянием истории п являющееся подлинно символическим, не могло бы и двадцати четырех часов находиться в заголовке газеты «Роте фане» рядом с именем Розы Люксембург, если бы между этими двумя великими бойцами революции не было абсолютного и полного согласия в том, что касается отношения к основным проблемам международной пролетарской революции. Именно их единодушие — отвлекаясь от мелких деталей и нюансов, не имеющих сколько-пибудь суще-

ственного значения и никогда не причинявших ущерба делу,— было базой их прочной и верной личной дружбы и братства по оружию, которые связывали Розу Люксембург и Карла Либкнехта до самого дня их трагической смерти. Отношение же Карла Либкнехта к русской революции хорошо известно».

И далее Клара Цеткин констатирует:

«Только благодаря тому, что свершившейся революции большевики сразу же придали титанические масштабы и титанические цели пролетарской революции, им удалось развязать творческие силы масс и сделать эти силы настолько эффективными в историческом масштабе, что они за ничтожно малый срок сделали больше для разрушения старого и построения нового общества, чем все буржуазные революции на протяжении столетий».

Обязанностью рабочего класса, вновь подчеркнула она, является всеми силами поддержать русский пролетариат, выполнивший свой революционный долг, следовать примеру большевиков и до конца защищать свое родное дело.

«Революционная рабочая партия большевиков,— заключает свою

брошюру Клара Цеткин,— должна придерживаться великого направления своей политики. Через историческую взаимосвязь явлений она ведет к достижению исторической цели. Большевистская политика является первой попыткой величайшего всемирно-исторического масштаба осуществить на практике марксистскую политику и развитие общественной жизни, бывшее до этого игрушкой слепых, анархистски действующих сил, поставить на подлинно научную основу, подчинить сознательной воле человека, находящегося во всеоружии научных знаний.

Перед лицом этой грандиозной попытки могучий голос пролетарской революции заглушает хор ее противников и бряцание оружием многочисленных ее врагов. Готовая к сегодняшним и грядущим боям, она обращается к партии с гордыми словами великого флорентийца, которыми Маркс открывает первый том своего «Капитала»: «Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят, что угодно!»»

Об этой работе Клары Цеткин можно еще и еще раз сказать: книга большой силы и глубины, книга — исповедь и признание, книга, сохранившая свою актуальность и злободневность.

«Я работаю, работаю, работаю...»

В 1921 году, после партийного съезда в Иене, Клара Цеткин сообщает сыну Максиму, что из-за сердечной слабости врач предписал ей строгий постельный режим. «Насколько это было возможно,— пишет она,— я придерживаюсь указаний врача. Но так как меня избрали в ЦК, я ие могла немедленно возвратиться домой. Положение дел в партии и политические события делают необходимым, чтобы я сначала заехала в Берлин и кое-что обсудила с товарищами... О делах партийных напишу на днях. Просветление наступает медленно».

После этого, 3 октября: «Ты спрашиваешь, дорогой мальчик, как я себя чувствую? Я работаю, работаю, работаю днем и ночью».

И в заключение, 10 ноября: «Ты хочешь знать, как мои дела. Ах, дорогой Максим, обо мне многое не скажешь. Моя жизнь — это жизнь партии, революционного пролетарского авангарда. Как солдат революции, я стою на посту и держусь».

В то время, когда писались эти письма, наступление монополистического капитала, начавшееся на рубеже 1920— 1921 годов, усилилось, охватывая во все возрастающей степени все капиталистические страны. Мировая реакция готова была пойти на все, чтобы лишить трудящихся России прав, завоеванных ими в результате победы Октябрьской революции.

Во многих странах — Финляндии, прибалтийских государствах, Польше, на Балканах — свирепствовал белый террор. В Венгрии пришел к власти фашистский режим Хорти. В Италии чернорубашечники Муссолини терроризировали рабочих, разрушали их жилища, помещения профсоюзных и партийных организаций, народные дома. В капиталистических странах Запада усилилось преследование революционных рабочих.

Империализм вынашивал новые планы, с тем чтобы Советскую Россию, которую он не смог одолеть военными силами, поставить на колени и удушить экономической блокадой. Такие дьявольские планы могли зародиться только у империалистов.