Застава на Аргуни
Шрифт:
Торопов оттолкнул тетрадь с планами, встал из-за стола, потянулся за махоркой.
— Ты посуди сам, молодежь ведь едет, самая что ни на есть зеленая. Первое впечатление много значит. Мы-то мужиками приходили в армию, а нынче юнцы прибывают, — все так же мягко, но настойчиво внушал Панькин.
Торопов, дымя папироской, отвернулся от политрука.
— Надо провести генеральную уборку. Истопим баньку, дадим денька два-три отдыха. Распорядился бы послать кого-нибудь на охоту. Знаешь, как пригодилась бы сейчас
— Слушай, Михаил Семенович, ты брось этими штучками заниматься. Комиссару буду жаловаться! — пригрозил лейтенант.
Политрук пропустил угрозу мимо ушей.
— Значит, договорились?.. Ты оставляешь в моем распоряжении старшину и Павличенко. Я присоединяю к ним повара Михеева, Нину Сергеевну. Получится неплохая хозбригада. Делаем аврал и встречаем ребят честь по чести.
— Бери повара, дневального по конюшне и достаточно, — упорствовал Торопов.
— Дневального нельзя, ему работы и без того хватит. Кони должны быть чистыми.
Панькин постукивал пальцем по портупее. Возбужденный Торопов подошел к окну, обвел рассеянным взглядом широкий, обнесенный штакетником двор, на мгновение задержал глаз на блокгаузе и вдруг забарабанил по раме, показывая кому-то кулак. Панькин выглянул в окошко. Часовой по заставе, прикомандированный связист Дудкин, играл с чьей-то дворняжкой. Увидев кулак, он поддел собаку ногой и, взяв как ни в чем не бывало винтовку на руку, пошел вдоль забора.
Панькин хитро улыбнулся.
— Да хватит тебе поучать, знаю без тебя! — вспылил Торопов.
— Чего ты кипятишься? Я же ничего не сказал, — улыбнулся Панькин.
— Знаю, что хотел сказать! Видишь, к чему приводят послабления? А ты доказываешь! — И словно боясь, что политрук начнет опять возражать, Торопов поспешно согласился: — Ладно, бери. День вам сроку! А теперь давай лучше закончим план.
Через полчаса план был составлен, но политрук, похоже, уходить не собирался. В канцелярии наступила тишина. Торопов настороженно поглядывал на Панькина из-под насупленных бровей.
— По-моему, ты, Игорь, боишься молодняка, — задумчиво заговорил Панькин. — Потому и нервничаешь эти дни, злишься. Трусишь?
— Я… трушу? — вскипел Торопов. — Чего мне трусить?
— Сомневаешься, хватит ли пороху. Застава наша всегда впереди шла. Семьдесят шесть нарушителей границы задержано Стрелкой. Счет приличный. Восемнадцать — при тебе. Неплохо. А вот что будет дальше, когда на охрану станут новички, не знаешь. Потому и трусишь. Ходить в отстающих не хочешь. Не привык!
Самоуверенный Торопов слушал политрука спокойно и даже чуть-чуть снисходительно, но Панькин понимал, что в душе он бушевал.
— Ну, Михаил Семенович, насчет трусости — это ты загнул. Что ни говори, а при мне Стрелка на первое место в отряде вышла, — с тонкой усмешкой превосходства заметил
— Верно, — согласился Панькин. — Но это не только твоя заслуга.
— Не отрицаю. И твоя.
— Не себя имею в виду. Успехи Стрелки — дело не двух-трех последних лет. По-моему, тут спесь твоя ни к чему. Будь скромнее. Не забывай работу и предшественников. Это они создавали дружный коллектив заставы.
Начальник заставы смотрел на Панькина исподлобья, пожалуй, даже враждебно. По тому, как мальчишески обидчиво вздрагивала его нижняя губа, чувствовалось, что он готов вот-вот взорваться.
— Но не об этом сегодня надо говорить, — продолжал Панькин. — Личный состав меняется, неизвестно еще, какие люди прибудут. Надо посоветоваться с сержантами: глядишь, что-нибудь дельное подскажут.
Панькин умолк. И вдруг Торопов засмеялся. Политрук смутился.
— Можешь не продолжать. Я понял все, что ты от меня хочешь. Кое в чем ты прав. Но обвинять меня в тщеславии — смешно!
— Ты ничего не понял!
Лицо лейтенанта помрачнело. Упрямо вздулись желваки.
— Хватит! — отрезал он. — Пора и меру знать!
Панькин нахмурился и ушел…
После обеда, проводив очередной наряд на границу, Торопов зашел в казарму. Он постоял несколько минут у стола дежурного, перебрал пачку красноармейских писем, подготовленных для передачи почтальону, подошел к ящику с запалами от гранат, зачем-то заглянул в аптечку.
Из ленинской комнаты доносился разговор. Торопов направился туда. В комнате он застал ефрейтора Павличенко, жену политрука Нину Сергеевну и ее четырехлетнего сына Андрейку.
Взгляд Игоря на мгновение задержался на стройной фигуре Нины Сергеевны, стоявшей на табуретке. Одетая в летний поношенный сарафан, жена политрука мыла окошко. Привстав на цыпочки, держась левой рукой за косяк, она протирала верхнее стекло рамы. Женщина, словно почувствовав на себе взгляд, так и замерла в порыве; упругая, выгнутая спина, откинутая голова, вытянутая рука — все было устремленным вверх.
— Бог в помощь, Нина Сергеевна! — пошутил Торопов, потрепав вихрастую головку мальчика.
— У бога для праведных места много, Игорь Степанович. Присоединяйтесь к нам! — ответила Панькина, откидывая мокрой рукой прядь упавших на глаза волос. Смутившись, видимо, из-за своего слишком будничного наряда, она спрыгнула с табуретки и, покраснев, прислонилась спиной к стене.
Торопову неожиданно стало радостно и весело. Захотелось остаться в этой теплой и сразу как-то посветлевшей комнате, забыть обо всех горестях и печалях, поговорить с этой всегда спокойной, общительной женщиной, поиграть с ее сынишкой. Он готов был уже послушаться ее совета, сбросить шинель и, засучив рукава, взяться за работу, но, поборов это желание, вздохнул: