Застава на Аргуни
Шрифт:
Торопов взял выписку из плана охраны и начал читать состав нарядов на очередные сутки:
— Дежурным по заставе назначается сержант Пушин. Политрук Панькин и рядовой Абдурахманов — конный наряд для проверки следа на левом фланге, с девяти до тринадцати часов, — громко читал Торопов. — Старшина Кукушкин и рядовой Кравченко — конный наряд для проверки следа на правом фланге, с девяти до четырнадцати часов.
Слезкин, вытянув мальчишескую шею, затаил дыхание.
Назвав состав других нарядов и часовых по заставе, Торопов продолжал:
—
Слезкин, умоляюще поглядывая то на начальника, то на политрука, по-школьному поднял руку и срывающимся голосом попросил:
— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант? А нельзя ли пойти и мне в наряд на границу?
— А это и есть, товарищ Слезкин, граница. Для того чтобы в любую минуту можно было дать отпор врагу, кони должны быть сыты… Дрова же нужны — вы сами понимаете для чего, — спокойно ответил лейтенант.
— Назначьте в конюшню другого. Пошлите меня на границу! — настойчиво прозвенел голос расстроенного Слезкина.
Торопов не выдержал, прикрикнул:
— Товарищ Слезкин! Прежде всего научитесь выполнять приказания! Что это за анархия? Где нет дисциплины — там нет бойца! Пойдете на фланг в последнюю очередь! — Торопов помолчал, а потом резко скомандовал: — Направо равняйсь!.. Смирно!..
«Что я, конюх или возчик? — обиженно думал Костя. — То не скажи, то не сделай, не так встал, не так повернулся. Гроб с музыкой, черт возьми!»
Неожиданно для Слезкина Кукушкин низким, приятным голосом, запел:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Пограничники один за другим — сперва робко, потом все смелее и смелее — подхватывали слова великого гимна. Скоро казарма начала содрогаться от мощного, многоголосого солдатского хора. От этого пения досада рассеялась, и Слезкин опять почувствовал себя сильным и отважным.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Утром, едва забрезжил рассвет, Слезкин и Морковкин собрались в путь. Изрядно намучившись с запряжкой лошадей, — обоим доводилось это делать впервые, — они выехали со двора заставы. Слезкин, как старший наряда, ехал впереди, за ним трусила лошадь Морковкина.
Упитанные обозные кони звонко цокали копытами по льду. Закутавшись в полушубок, прижав локтем винтовку, Слезкин с любопытством поглядывал по сторонам.
Вот поравнялись с огромной, нависшей над Аргунью каменной стеной. Это, судя по всему, тот самый Кирпичный Утес, именем которого назван поселок. От него до лесосеки на Золотой речке пять километров.
Костя повернулся на бок, запрокинул голову вверх. На вершине утеса маячило несколько маньчжурских кедров. Они то исчезали за каменистым карнизом, то вдруг появлялись вновь, похожие на маленьких шалунов-проказников, с любопытством выглядывавших из укрытия на дорогу.
Белые, словно в инее, облака скользили по небу так низко, что едва не задевали за утес.
Слезкин встал на колени, подстегнул вожжой коня и, уверенный, что его никто не услышит, проговорил вслух:
— Ну и пусть по дрова, а едем-то по границе. Какой-никакой, а все же наряд! Значит, доверяет, раз послал старшим. — После размышлений Слезкин пришел к выводу, что начальник заставы прав. В конце концов, кому-то и дрова надо подвозить, и за конями ухаживать, и сеном обеспечивать.
Задумавшись, Костя забыл о своих обязанностях старшего. Когда он оглянулся, оказалось, что Морковкин отстал на полверсты. Он торопливо бегал вокруг лошади и что-то делал с упряжкой.
— Растяпа! — выругался старший наряда. — Вот и поохраняй с таким границу!
Когда Морковкин подъехал, Слезкин недовольно спросил:
— Чего у тебя там стряслось?
— Хомут рассупонился…
— Надо было крепче затягивать, — тоном знатока посоветовал Слезкин.
В устье Золотой речки свернули в лес. По узкой, малопроторенной дорожке, шагая рядом с санями, поднялись на крутой косогор.
— Будем грузиться здесь, — сказал Костя, останавливаясь у крайнего штабеля.
Желая сделать все по-хозяйски, он показал Морковкину на толстую двухметровку, откатившуюся чуть в сторону.
— Как думаешь, осилим?
— Попробуем.
Изрядно попыхтев над погрузкой, Слезкин снял полушубок, небрежно бросил его коню на спину.
Закончив работу, он надел полушубок, сел на бревно, закурил. Морковкин подсел к нему, потянулся за махоркой. В лесу было тихо. Стройные лиственницы, кряжистые, разлапистые сосны, одинокие, промерзшие березки, окутанные сизоватой дымкой, изредка поскрипывали, нарушая лесную тишину коротким, трескучим эхо. Ядреный морозец освежал и взбадривал.
Обратный путь оказался труднее. На гребне косогора зимник делал крутой поворот, подходя вплотную к обрывистому берегу горной речушки. Зазевайся на мгновение — и полетишь на лед кубарем вместе с санями и конем. Начиная спуск, Слезкин тревожно крикнул Морковкину:
— Держи коня под уздцы. Тронешься, когда я буду на Аргуни. Я свистну. Смотри в оба, а то перевернешься.
Слезкин медленно повел свою лошадь. Крутизна была так велика, что он порой скользил на валенках перед носом коня, упираясь руками в оглобли. Миновав поворот, Костя собирался уже прыгнуть в сани и пустить коня под уклон, как вдруг, разбрасывая снег, вынеслись сани Морковкина. Слезкин не успел сообразить, что произошло. Катастрофа казалась неминуемой. Бросив вожжи, Слезкин покатился в сугроб. Лошадь Морковкина, словно поняв опасность столкновения, круто взяла вправо. Вывернув наизнанку упряжь и едва не свалив коня, сани ударили боком в хвост Костиным саням и опрокинулись.