Застава на Аргуни
Шрифт:
«Вот это жизнь воинов!» — восхищенно подумал Слезкин, чувствуя, что раздражение его проходит и опять сердце волнуется радостно от встречи с границей.
В теплой конюшне пахло душистым сеном, конским потом, прелым навозом. Отовсюду доносилось неторопливое, мерное «хрум… хрум… хрум…»
— Показывайте, на каких конях ехали? — обратился Кукушкин к столпившимся в кучку бойцам. Молодые пограничники разбрелись по конюшне, отыскивая лошадей, которых им передали в отряде стрелкинцы, отправлявшиеся на фронт.
— Моя! Вороная! —
— А я, кажется, ехал вот на этой, желтой, — неуверенно проговорил Морковкин.
Кукушкин погладил рыжую, со светлым ремнем по хребту кобылицу.
— Желтая? Такой масти не бывает. Это каурая, — поправил он бойца.
Слезкин возбужденно бегал по конюшне, заглядывал во все станки, с опаской — как бы не лягнула — ощупывал некоторым лошадям холки.
— Не могу найти! — воскликнул он наконец в отчаянии. — Помню, на холке болтался клочок кожи.
— А-а, понятно! — засмеялся Кукушкин. — Это красно-гнедая, с темноватым нависом и подпалинами? Слева тавро и шрам?
— Да, да! — поспешно согласился Слезкин, хотя и не знал, что такое «навис», «подпалина», «тавро». «Э, да чепуха! — решил он. — Важно, что есть шрам!»
— Жемчужина! — воскликнул Кукушкин. Но Жемчужины не оказалось. Станок пустовал. На полу валялся клок сена, вдоль стены свисал привязанный к кольцу сыромятный недоуздок.
— Не любит, разбойница, стоять на привязи. Посмотрите за конюшней. Овес, наверно, собирает. Дневальный! — гаркнул старшина. — Опять овес рассыпали? Дайте Слезкину пайку для приманки, помогите поймать!
Слезкин бросился ловить лошадь. Через минуту он, понурый, вернулся в конюшню, ведя за длинную челку тонконогую медлительную кобылу. Она смиренно моргала синими глазами, облизывала шершавым языком мохнатые, в зеленой пленке губы. Слезкин, раздувая ноздри, с отвращением толкал ее в станок.
Кукушкин журавлем прошелся по конюшне, остановился, заложил за спину руки.
— Щетки, скребницы получите у дневального. Кормите, ухаживайте. Конь — лучший друг пограничника! — назидательно изрекал он. — Все довольны?
Слезкин, отвернувшись, кусал губы. Столько мечтать о статном, стремительном, как птица, скакуне, столько раз мысленно нестись в бешеном намете, сверкая беспощадным клинком, — и вдруг получить вислогубую, с рваной холкой кобыляку. А кличка «Жемчужина» — это ли не насмешка? Слезкин уже отчаянно ненавидел Кукушкина. Эта язва сибирская поддела его с пистолетом, а теперь подсудобила засыпающую на ходу клячу, годную только для пьяного Швейка.
— Чего кислый? — спросил Кукушкин. — Неужели кобылка не понравилась? Это же настоящая Жемчужина! Шрам на холке — след японской пули. Боевой конь! На таком только и гарцевать!
Слезкин чуть не заплакал от ярости. Он шумно засопел и со злостью толкнул локтем Жемчужину в бок…
…Вечером после ужина, состоялся первый боевой расчет.
В
Кукушкин четко отрапортовал о готовности бойцов нести охрану границы. Слезкин чувствует, как тело его наливается силой, а сердце веселой отвагой. Ему кажется, что он стал выше и шире в плечах. Он влюбленно смотрит на лихого Торопова, восхищается его властным голосом.
— На кордон Уда-хэ недавно прибыл взвод солдат, во главе с японским капитаном Ямагаси. Зачем? Нам пока неизвестно. Мы только знаем, что жандармы дважды появлялись на лесоразработках, которые ведутся на Золотой речке. — Торопов показал на карту, повешенную в простенке. — Возможно, японцы замышляют какие-то карательные меры против китайцев-лесозаготовителей…
Пока Торопов говорил, Панькин внимательно осматривал строй.
Спокоен и, кажется, даже бесстрастен Кукушкин. Он, наверняка, лишь для приличия смотрит на начальника, а сам прикидывает, как лучше организовать хозяйство заставы.
Как всегда задумчив и немного печален Пушин. Этот умный, красивый парень нравится Панькину больше всех. Панькин уважает Пушина за честность, скромность, за умение понимать людей. Такой не подведет. На него можно положиться.
Опытный охотник-сибиряк Павличенко покровительственно косится на почтительно замерших новобранцев.
Веселая улыбка блуждает по лицу инструктора служебного собаководства Петра Борзова.
Политрук хорошо знает ветеранов заставы. Не один год вместе с ним охраняют они границу, делят хлеб и соль, опасности и трудности.
А вот этих он еще совсем не знает. Панькин вглядывается в лица новобранцев, полные жадного любопытства и внимания. Бойцы напрягаются, стараясь во все вникнуть, но с первого раза это не так-то легко: жизнь границы сложна и запутана. Особенно привлекает Панькина подвижное, худое лицо Слезкина. Это лицо то хмурится, то восторженно светлеет от каких-то юных порывов, то бледнеет от волнения, и Панькин, ласково глядя на него, все понимает. Ведь такое и с ним, с Панькиным, когда-то происходило.
— А возможно, усиление кордона связано с другими замыслами, — говорит начальник заставы. — Может быть, они опять задумали какую-нибудь провокацию. Несколько дней назад японцы обстреляли наряд товарища Борзова. — Новобранцы с восторженным удивлением посмотрели на сержанта. — Еще раньше, на участке первой комендатуры, они устроили засаду, хотели захватить наряд. Дело закончилось перестрелкой. После этого отряд охранял границу по усиленному варианту. Сегодня получен приказ о переходе на нормальный вариант. Но все равно будьте осторожны, зорко следите за сопредельной стороной. С прибытием пополнения наша застава стала боеспособней. Мы можем усилить охрану даже в обычные дни.