Застывший Бог
Шрифт:
Подвели меня руки... Ножны с мечом с грохотом повалились вниз, пребольно стукнули по ноге и со слитным – металлическим и деревянным – звоном впечатались в пол. Тихонько звеня покатилось отскочившая от ножен круглая накладка. Я охнул. До самого возвращения деда мне было неуютно. А как услышал я звук подъезжающей машины, так и вовсе мне стало тягостно.
– Как дела? – Осведомился вернувшийся дед, обвешанный сумками как цыганка детьми. – Происшествия?
Я тяжело вздохнул. Надо было признаваться, раз уж нафиговничал. За свое надо отвечать. Так мама учила. И отец, когда дома бывал... Я засунул руку в карман, вытащил оторванную от ножен меча бляшку, и протянул её деду.
–
Дед молча взял бляшку, поглядел на неё, и не говоря не слова снова посмотрел на меня. Под этим взглядом мне стало совсем уж тяжко.
– Я полез. – пробормотал я глядя в пол, – А он... свалился... И... оторвалось...
– Ага. – Кивнул дед. – Я и сам вижу, что не так меч висит. Молодец что сказал. Своим не врут. Своим всегда говорят правду, даже если неприятно. А вот что полез за мечом, да ножны сломал, – плохо. Я же сказал, – возьмёшь сам, когда сможешь достать без табурета.
– Я не с табурета! – Горячо зашмыгал носом я. – Я вон, скамейку из угла взял. Я без табурета достал.
Усы у деда едва заметно дрогнули.
– Не ослушался значит... На де-юро обскакал... Ну, ты его хоть осмотрел, после того как уронил, сметливец?
– Там... Только эта штука отвалилась, – опустил голову я.
– Да я не про это. Ты ж его посмотреть хотел. Так, посмотрел? Из ножен-то вытянул?
– Не...
– Не-е. – Передразнил дед. – Эх ты, голова... Раз уж влез в дело, так надобно доводить до конца. Не бросать на середке. Ну-ка...
Дед подошел к стене, снял с крюка меч, подошел к скамейке. Правой рукой взялся за рукоять, левой ухватился за ножны, и – с тихим шелестом побежала рекой из старых ножен блестящая мерцающая полоса. Дед положил меч передо мной.
– На, смотри.
Я подошел к мечу. Рукоять и перекладину полностью оплетала затейливая вязь, линии бежали, свивались, подныривали друг под друга, и не было им ни начала, и ни конца. И вдруг в одном месте в этом плетении я вдруг заметил пару змеиных голов! Не линии, – металлические змеи увивали собой рукоять, неразлично сплетаясь телами. А на самом клинке была надпись. Непривычные, остроугольные буквы рельефно выступали над полосой. Часть из них я распознал, а часть нет. Но было ясно, – буквы наши, только наверно старые.
– Ко-ва-ль... – прочитал я, и дальше забуксовал на незнакомой букве-аброкадабрице, похожей то ли на треугольную палатку, то ли на наконечник стрелы.
– Ядрей. – Подсказал ему дед. – Это имя. Наше, варяжье имя. А коваль – значит кузнец. Один из наших пращуров его сковал Мишук. Передается он у нас, от старшего молодшему. Это память.
– А я сломал... – покраснел я от навалившегося стыда.
– Ну уж, сломал. Меч-то цел. В нем суть. А что цата* с ношен отвалилась, так её и приладить недолго. Вишь, дерево-то у ножен рассохлись, да кожа потрескалась, потому и не держатся плашки. Время все точит.
{прим. “Цата”, старорусск. – Украшение. }*
Я протянул руку к рукояти, но вдруг одернулся, оглянулся на деда:
– Деда... Можно?
– Что уж теперь, – легонько пожал плечами дед, – возьми, попытай.
Я ладонью охватил рукоять, попробовал поднять меч, – тяжело. Ухватился второй рукой и оторвал от скамьи. Держать меч было натужно, – тяжел. Запыхтел я, да и положил меч на обратно на скамью.
– Говорю, ж маловат еще. – Усмехнулся дед. – Силенок надо поднабрать.
Я разочарованно гукнул. Но меч все равно завораживал, притягивал взгляд. Я боязливо протянул руку и с великой осторожностью тронул пальцем кромку лезвия.
– Так он тупой совсем, – разочарованно оглянулся я на деда.
– Он и должен быть тупым.
– Как же? – Удивился я. – Я ж видел... Там, эта... один,
– Ну где ж ты видел, – оттопырил губу дед, – опять что ли в своих ведиогеймах?
– Не – мотнул головой я, – В фильме! Там самураи! Они такие...
Дед тихонько и спокойно, но басовито заржал, – чисто заработал небольшой лодочный моторчик.
Я озадаченно замолчал.
– А, Япония... – Профыркался дед. – У них-то мечи действительно были острые... Так они еще и фильмы про себя снимают? Понимаешь в чем дело, Мишка, чем острее меч, тем тоньше у него лезвие, и значит тем легче его повредить – это физика. У нас-то на Руси как было? Ведь мечом приходилось не только тело рубить, – ворог часто мог быть в полном железном доспехе, да со шлемом, да с окованным щитом. Ударишь по оковке бритвенно острым мечом, – вот тебе на нем сразу и щербина. Поэтому наши предки мечи особо не острили, а сводили лезвие под большим углом, вроде как у топора-колуна. При хорошим ударе, даже если враг в панцире, тупой меч своей кромкой пусть панцирь и не прорубит, да зато сомнет, и все кости под панцирем перешибет. А если по живому телу попадешь, так и тупой меч руки ноги на раз перерубает, – только что срез получается неровный. Ну а японские самураи на мелких островах пробавлялись. Житье у них там было небогатое, стены в домах из бумаги, а хорошего металла днем с огнем не сыскать. И на доспехи у самураев металла не хватало, только разве самым богатым. Остальные носили защиту из кожи, да из бамбуку всякого, – а о них меч не затупишь. Вот самураи свои мечи и острили. Да заодно проверяли заточку, разрубая безоружных мирных крестьян, – такие вот у этих островитян были нравы.
Дед легко поднял со скамьи меч, задумчиво перебросил его из руки в руку и вертанул лезвие по кругу. Клинок со свистом рассек воздух, и на какое-то мгновение превратился в слитный мерцающий круг.
– Дед-а!... – восхищенно выдохнул я. – Я тоже хочу! Научишь?
– Покажу пару ухваток, когда чуть окрепнешь. – Пообещал он – Но смысла в этом теперь немного, разве что для общего развития... Сегодня лучший мастер меча ничего не стоит против наспех подготовленного парня с винтовкой. Меч давно мертв, Мишук. Уже не оружие, – просто памятный предмет, и фехтовать им, – что-то оторванное от жизни. А мы, – варяги, от жизни не отрываемся. Погоди немного, скоро я научу тебя стрелять, малец. Это эффективней и сам меньше мараешься. Научу тебя работать кулаком и ножом. Нож еще жив...
– Покажи! Научи, деда!
– Все в свое время.
За окном было темно, комнату освещала только старинная настольная лампа с зеленым стеклянным колпаком, Я возил в тетрадке ручкой, и пыхтел от великих умственных усилий.
– Вот! – Наконец воскликнул я.
– Закончил?
– Ага.
– Давай сюда, – сидевший рядом дед пододвинул к себе тетрадку, и закрутив ус, уставился в мою писанину. – Так, система уравнений... метод сложения... угу... Игрек равно два, икс равно один. Молодец, – похвалил дед, и тут же одернул. – Почему почерк неровный?
– Да ну какая разница, – пожал плечами я, – главное ведь что написано понятно. Сейчас все равно уже никто ручкой и не пишет. Все печатают. Это только ты, деда, меня писать заставляешь.
– Есть разница – нравоучительно поднял палец дед. – Почерк есть показатель твоего внутреннего состояния. Что за человек, если он не может прямо пару палочек и завитушек вывести? – Тряпка человек. Своей собственной руке волю дать бояться. Пиши смело – понял?
– Понял, – кивнул я.
– Вот так, – кивнул дед. – Ладно, помнишь какой сегодня день? Сегодня познакомлю тебя с Перуном. Готов?