Затмение: Полутень
Шрифт:
Огонь потрескивал и шипел. Перекошенная пирамида тонких искривлённых сучьев понемногу оседала в жёлтую огненную топку. Раненые лежали рядом с костром. Их оказалось семеро. Один стонал, другие вели себя подозрительно тихо. Было похоже, что двое уже мертвы. По ту сторону костра сидел маленький испанец, Данко, и глядел в пламя, баюкая на коленях древний АК-47. Лицо у Данко было тёмное и мрачное, брови — высокие и ершистые, бородка маленькая, треугольная, а губы алее, чем у дьявола. Он был одет в какое-то рваньё и кутался в потёртую коричневую кожаную куртку; на голове торчала
Торренс глянул на часы и увидел, что кристаллическое стекло пошло грубыми звездообразными трещинами; цифры застыли.
Он потянулся и закусил губы от боли. Болело так, словно он сломал пару рёбер, отбил пару внутренних органов и получил много мелких царапин.
Его мутило, у него болело всё тело, в желудке урчало от голода. А вот дезориентации и паники он совсем не испытывал.
В пещере появился насупленный Левассье, что-то бурча себе под нос; он принёс пакет супового концентрата и кастрюлю снега для растопки. Торренс постарался не смотреть на еду. Вполне возможно, что еды осталось только для раненых.
Но поели все. Бонхэм, сидевший по ту сторону костра вместе с Данко, ел жадно, не сводя глаз с Торренса и Клэр. От запаха пищи Клэр проснулась. Пока партизаны болтали над мисками супа и консервными банками, Торренс по кусочкам складывал мозаику. Они отыскали пещеру в полутора милях над дорогой. В строю оставалось двадцать пять человек.
Прилетали два скака ВА, вероятно, разведчики. Часовые божились, что не выдали себя. Сгустились облака, мешая спутниковой разведке. Стейнфельд вызывал по шифрации другие отряды НС [3] и Моссад. Ответа он пока не получил.
3
В оригинале стоит «ВА», что является очевидной ошибкой.
Командование ВА, скорее всего, разослало по всему району отряды. Они прочёсывают эту местность триангуляцией и скоро окажутся здесь.
Ну и что нам делать? подумал Торренс. Далеко отсюда не убежишь: раненых много, а запасов мало.
Стейнфельд мрачнел.
После трапезы — единственной за сутки — Торренс вызвался в часовые. Облака, разойдясь было в середине утра, снова сгустились, из них начинал присыпать снег с дождём. Торренс перебегал от одного места наблюдения к другому: все жутко неудобные, на голой скале рядом с узкой пастью пещеры, кругом галька и покрытая серым снегом наледь. Из пещеры вырвался слабый дымок, но его, к счастью, вскоре унесло леденящим ветром. Ветер жёг нос и уши, с плеча мёртвым грузом свисал автоматический дробовик.
Торренс испытал неописуемую признательность Стейнфельду, когда через час после заката (а похолодало уже реально) тот выслал ему на смену сурового мертвенно-бледного француза, Сортонна.
Торренс пошёл искать Клэр и обнаружил, что девушка сидит, скрестив ноги, на спальном мешке и чистит ружьё, морща лоб от сосредоточенности. Данко днём раньше показал ей, как это делается.
Теперь
Некоторое время оба молчали, потом Клэр спросила:
— Небо расчистилось?
— Нет. Ты про Колонию думаешь?
Она поколебалась, потом кивнула, не отрывая хмурого взгляда от ружья. Она без единой ошибки разобрала и собрала его.
— Никаких новостей оттуда. Когда я убегала, там всё балансировало на грани анархии. А Новые Советы смыкали кольцо блокады. Я даже не уверена, висит ли там всё ещё эта жестянка. Мне бы хоть взглянуть...
— А её видно невооружённым глазом? — спросил он.
— Если знать, куда смотреть. Она похожа на звезду.
— Я думаю, ты тут себя не в своей тарелке чувствуешь. Вступить в НС — не лучший способ заново акклиматизироваться на планете.
Она уставилась на чёрные от сажи ладони и сломанные, подведённые грязью ногти. Пожала плечами и огляделась.
— В общем-то... — Грустная усмешка. — Мне в этой пещере даже комфортно — коридоры Колонии не слишком от неё отличаются... Вот только, о Господи, знала бы я... — Она осеклась и зажмурилась.
— Ты бы хотела знать, погиб ли он? — спросил Торренс.
Спустя без малого десять секунд она очень медленно кивнула.
— Погиб ли папа.
Они почти два часа не разговаривали. Костёр догорал; тьма смыкала кольцо вокруг отряда. Стейнфельд, Левассье и Данко о чём-то негромко совещались у другого костра, ближе к выходу.
Большинство остальных партизан спали.
Торренс и Клэр сидели рядышком на спальном мешке, подняв колени и греясь друг у друга. Внезапно девушка шепнула:
— Тут становится холодно. Но я... в общем, я не очень чувствую холод. Просто ощущение, каких много, и всё. Я сбежала из Колонии, спасаясь от войны, я покинула место, где всё рушилось и летело к чертям, оставила свой многолетний дом, и... б..., ты на меня только глянь, ну?
— Ты могла бы отправиться в Штаты. Стейнфельд наверняка это организует. — Если мы выберемся отсюда живыми, мысленно добавил он.
Она покачала головой.
— Второй Альянс захватил Колонию. Поработил всех. Их уже достаточно задело, что я в первый раз сбежала от этих членососов. Если второй раз им попадусь, мне не жить. Я хочу остаться здесь и сражаться с ВА. И, клянусь памятью папы, я хочу отомстить Прегеру. — В темноте выражения на её лице было не разобрать. — Возможно, мне стоило остаться в Колонии. Драться с ними там.
— А что бы случилось, останься ты там?
— Меня бы арестовали. Допросили. Скорее всего, убили бы. И всё бы подстроили так, словно это мятежники нас прикончили, я так думаю.
— Ну и чего ты себя изводишь, что не осталась? Ты бы не смогла им противостоять. Ты была в ловушке, тебя в угол зажали.
— Чувства — штука иррациональная. В смысле, как часто человек чувствует вину за то, что был не в состоянии контролировать?
Он был вынужден признать её правоту.
— Я понимаю, о чём ты.