Затмение
Шрифт:
После официальной церемонии мы приезжаем в зал, где накрыт настоящий пир, и музыканты встречают наше появление почти торжественным маршем. К счастью, Эван останавливает их взмахом руки и проводит меня к столу, помогая занять место на красивом кресле, застеленном песцовым покрывалом. Наклоняется, чтобы, едва касаясь губами уха, сказать:
— Хотя бы для вида изобрази подобие счастья.
Смотрю на него — и что-то в груди жжет, словно свеча. Я должна ощущать счастье, потому что в глубине души чувствую — сегодня исполнилась моя мечта. Сегодня случилось то, для чего я была рождена. Или создана? Но это все равно, что радоваться последнему дню перед
— Прости, что-то корона немного жмет, — язвлю я.
— Она подогнана как раз по твоей голове, — тем же тоном отвечает Эван и одной интонацией заставляет посмотреть ему в глаза. — И теперь ты сможешь избавиться от нее только вместе с головой.
— Хватит ее пугать! — рявкает у меня за спиной знакомый голос, и я невольно вздрагиваю, тянусь, чтобы увидеть, что мне не показалось, но Эван удерживает меня за подбородок.
Я так давно не видела его… что почти не удивилась бы, окажись этот голос просто плодом моего воображения. И запах зимней стужи, принесенной им из тех земель, где от прежнего великого народа остались только руины и осколки ледяных статуй.
— Дэшелла теперь моя жена, — напоминает Эван. — И королева Абера. Хватит оберегать ее заветами мамочки.
Напряжение между ними растет, становится таким тугим, что упирается в меня с двух сторон и душит. Я поднимаюсь слишком резко — так, что на миг все взгляды в зале устремляются в нашу сторону.
— Потанцуй со мной, — говорю, сама не зная кому из них.
Но руку протягивает только Эван, и я послушно вкладываю в его ладонь свои пальцы.
Музыка сменяется медленным плачем скрипок, и арфа подхватывает их высоким голосом, когда мы с Эваном выходим в центр площадки. И танец закручивает меня в вихрь, где мелькают удивленные лица, смешиваются люди и картины, цвета роскошных нарядов сливаются в одно яркое слепящее пятно. И единственная постоянная точка в этом пустом хороводе — взгляд Блайта. Тот, в котором снова полыхают вертикальные зрачки лавы. Он просто стоит у стены, навалившись на нее плечом, скрестив руки на груди, словно ему плевать и на Кудесника, и на толпу, которая, конечно же, уже поймала его слишком откровенные разглядывания. И его губы что-то шепчут, но я не могу разобрать ни слова, потому что слишком увлечена мыслями о его поцелуях. И они проедают меня до самого основания, сквозь заслоны морали и вопреки данным только что обетам хранить верность мужу.
Я не хочу вот так… Не хочу идти на супружеское ложе, словно овца на заклание. И если уж быть королевой, то и глупости совершать по-королевски. Голос стыда не глушит мысли, от которых мне бы следовало краснеть, его совсем нет, потому что голова наполнена лишь собственным беззвучным криком: «не хочу, не хочу, не хочу…»
— Что такое, Дэшелла? — осведомляется Эван, когда я прямо посреди танца пытаюсь сбежать из безопасности его рук. — Корона внезапно стала слишком тяжелой? Шея болит?
— Твои метафоры слишком очевидны, — огрызаюсь я, делая очередное па в такт музыке, хоть сразу после слов Эвана шею в самом деле ломит так сильно, будто несу на темени весь мир.
— Учись держать голову ровно, Дэш. Иначе твоя жизнь будет короче, чем твоя верность.
Я вскидываюсь, потому что точно знаю, о чем он говорит и на что намекает, но музыка понемногу затихает — и Эван оставляет меня одну посреди зала.
Музыка словно нарочно замирает на предпоследнем вздохе, как будто дирижеру отсекли голову одним точным ударом и вести музыкантов стало некому. Все
И там, между колоннами, среди людей идет мой Белый волк, и я ловлю его синий взгляд, такой яркий, что прожигает внутренности и падает в живот выпитым горячим вином с непозволительно переперченными пряностями. Мы ловим друг друга невысказанными словами, движением губ, осторожными шагами в унисон.
«Ты потанцуешь со мной, королева?» — спрашивает темное божество в человеческом обличии, и я вижу, как в глазах цвета бездны растекается звенящее напряжение.
Может быть, Блайт и не человек, но сейчас его одолевают те же чувства, что и мою смертную душу. Мы как будто разговариваем на языке, который создали сами для себя, только что, и никто не сможет вторгнуться в наш разговор.
Протягиваю руку, делаю реверанс, присаживаясь ровно настолько, насколько это положено новой королеве Абера, и почти сразу крепкие руки Блайта обхватывают меня за талию, поднимают, чтобы закружить в танце. Я почти не касаюсь ногами пола, полностью отдавшись ему, этому не-человеку, от которого всегда пахнет убийственным холодом.
— Мне плевать, что ты чужая, — говорит Блайт и в очередном круге отклоняет меня назад так, что ему приходится склонится надо мной. Дыхание скользит по коже на шее, и злая ухмылка добавляет пикантности его следующим словам: — Я же обещал, что твоя первая ночь будет моей.
Хочу сказать, что даже он не посмеет совершить такую дерзость, не рискнет украсть невесту у Кудесника, но в лавовых глазах уже есть ответ. Ему все равно, он ничего не боится. И заражает меня своей отвагой.
Мы выскальзываем из зала, держась за руки, и шепот в спину не тревожит ни одного из нас.
«Твоя жизнь будет такой же короткой, как и твоя верность», — словно дикую лошадь, гонят меня его слова.
Ну и пусть.
Мы спускаемся по ступеням прямо перед глазами оторопелой охраны, но Блайт просто смотрит на них — и никто не смеет сказать и слова. Мне хочется спросить, куда подевался король, мой муж, великий герцог, но очевидно, что где бы он ни был, он прекрасно знает, где и с кем закончится моя ночь. Ему плевать? Или это тоже лишь часть его замысла, очередной ход на доске?
— Ты вообще осознаешь, что похищаешь королеву? — смеюсь, когда Блайт усаживает меня на коня.
Он смотрит на меня снизу-вверх, скалится в полный рот — и клыки задевают краешек нижней губы. На бледной коже остаются темные вмятины, и я непроизвольно тянусь, чтобы потрогать их пальцем. Блайт тут же перехватывает мою ладонь и удерживает в воздухе, как будто не может решиться: хочет еще или лучше повременить.
— А ты осознаешь, что это никакое не похищение? — отвечает вопросом на вопрос.
Мы выезжаем галопом: конь рвется с места, словно его гонит злой дух, и ветер за нашими спинами — он не случайный, как и вихрь, который собирается вокруг из мелких снежинок, укрывая нас от посторонних взглядов.
Только когда замок за нашими спинами полностью растворяется в ночном тумане, Блайт придерживает коня, и мы медленно едем по какой-то заброшенной дороге между редкими деревцами и кустарниками, где под листьями, словно кровь, алеют сморщенные зимние ягоды. И я слишком поздно понимаю, что мне совершенно, ни капельки, не холодно. Потому что Блайт прижимает меня к себе одной рукой, и его грудь прижимается к моей спине так крепко, что я слышу каждый ровный удар сердца.