Завет воды
Шрифт:
Разбитая машина, за рулем которой сидит Кромвель, несется к Веллуру, подпрыгивая на ухабах и петляя по сужающейся от побережья до побережья талии Индии. Дигби не смог поехать с ними — и был очень огорчен. Мариамма хотела, чтобы он был рядом, но не решилась спрашивать о причинах. Она сидит вполоборота, регулярно проверяя, как там Ленин, но тот в постэпилептическом ступоре — либо так, либо жидкость опять начала собираться в желудочках. Они едут на север до Тричура, потом поворачивают на восток, поднимаются на перевал Палгат в Западных Гхатах, а потом спускаются в долину в Коимбатуре. Три часа в пути,
Мариамма не успела обдумать, как скажет Ленину, что его везут в Веллуру против воли. Была уверена, что это еще не скоро, возможно, после операции… то есть если он переживет поездку, не говоря уже об операции. Что же теперь сказать? Я хотела, чтобы ты жил, и неважно, что ты сам об этом думаешь? Ленин явно потешается, видя ее замешательство.
— Ну давай, скажи, — выпаливает она. — Скажи, что я потащила тебя в Веллуру насильно.
— Все в порядке, Мариамма. Не нужно ничего говорить. Кромвель объяснил.
— Пожалуйста, — улыбается в заднее зеркало Кромвель. И добавляет: — Еще два часа. Может, меньше.
Она смотрит в окно. Сквозь облака проглядывает луна, освещая пустынный, изрытый пейзаж, — похоже, они приземлились в лунном кратере. Окружающий мир и двое мужчин в автомобиле тихи и умиротворенны. И только одна Мариамма взвинченна. Она готова придушить их обоих.
Ленин дотягивается до ее руки:
— Кромвель говорит, что мы разговаривали только этим утром, а мне кажется, что прошло много месяцев. И все это время я обдумывал наш разговор. Твои последние слова. То есть я размышлял об этом неделями. — Рука непроизвольно тянется ко лбу, касается повязки. — И я принял решение еще до того, как очнулся здесь, в машине. Если я готов был умереть ради того, во что даже не верю, то, конечно же, я должен хотеть жить ради того единственного, вот что я верю безоговорочно.
Мариамма боится дышать.
— И что же это?
— Ты уже должна бы догадаться.
Несколько бродячих псов на улицах маленького провинциального городка — они в Веллуру. До рассвета остается еще несколько часов, когда они въезжают в ворота больницы Христианского медицинского колледжа. Их ждут, интерны и сестры уже роятся вокруг Ленина, подбегает регистратор нейрохирургии, подробно расспрашивает Мариамму. Он назначает ударную дозу противосудорожного и запрещает Ленину принимать что-либо через рот. На рассвете Ленина увозят на анализы.
Кромвель спит в машине, когда Мариамма возвращается к нему, чтобы уговорить поехать обратно — нет никакого смысла оставаться. Он неохотно подчиняется. Потом Мариамма звонит Дигби. Он с облегчением вздыхает, узнав, что они благополучно добрались.
— Знаете, — говорит он, — мне кажется, было бы неплохо позвонить редактору «Манорамы». Расскажите ему, что происходит. Если они напишут, что Ленин имеет отношение к вашей семье, вашему отцу, истории с Недугом, возможно, для полиции это станет сигналом, что его нельзя пока трогать. Кстати, в Веллуру знают, кто их пациент. Я рассказал. Они обязаны будут сообщить полиции Мадраса. А те непременно проинформируют своих коллег в Керале.
Закончив разговор с Дигби, Мариамма тут же набирает номер «Манорамы».
Ленин
— Вы приехали очень вовремя, — говорит он. — Мы обсудили ваш случай с нашими неврологами. И решили отложить сегодняшнюю плановую операцию. Будем оперировать немедленно, нет смысла ждать. И давайте молиться о счастливом исходе.
Приходят санитары забрать Ленина. Все происходит так быстро, Мариамма не представляла, что такое бывает. Ей остается только поцеловать Ленина в щеку.
— Все будет хорошо, Мариамма, не волнуйся, — говорит он.
На свете нет ничего более пустого, чем больничная койка, на которую может не вернуться любимый человек. Мариамма без сил падает на стул, закрывает лицо руками. Женщина, ухаживающая за своим сыном на соседней кровати, подходит утешить. К удивлению Мариаммы, к ней подходит и медсестра, садится рядом и молится вслух. В этом учреждении вера — это нечто конкретное, а не абстракция. После смерти отца Мариамма отвернулась от религии, утратила веру. Но она закрывает глаза, пока медсестра произносит слова молитвы… Ленину сейчас пригодится любая помощь.
А теперь нужно ждать. Три часа, потом четыре. Ожидание мучительно. Все, что она может, — беспомощно смотреть на часы и вскидывать голову, когда кто-нибудь входит в палату. А потом за ней приходит посыльный — шеф хочет ее видеть, больше он ничего не знает.
Они идут по коридорам, вверх по лестнице… в голове туман. Мариамму проводят в большой зал позади хирургических боксов, где ее ждет шеф, он спокойно сидит на скамейке. Маска свисает у него с одного уха. Он приветственно похлопывает по скамье рядом с собой.
— С ним все хорошо. Мы сумели удалить опухоль почти полностью. Пришлось оставить небольшую капсулу, уж очень опасно она там прилегает. Лицевой нерв, может, восстановится, а может, и нет, но я надеюсь на лучшее. — Его улыбка успокаивает даже больше, чем слова.
Мариамму захлестывает волна облегчения, и слезы льются из глаз. Доктор терпеливо ждет.
— Благодарю вас! Простите, — лепечет она, вытирая слезы. — Не могу справиться с чувствами. Все время думаю об отце. И о дедушке. И о многих своих родственниках, которые даже не знали, что с ними такое. Впервые в моей семье человек, который страдал от этой болезни, вылечился.
Доктор слушает, кивает, ждет. Убедившись, что Мариамма закончила, он тихо произносит:
— Я прочел материалы, которые вы прислали вместе со своим заявлением. Это заставило меня задуматься, сколько пациентов с акустическими невриномами, которые прошли через наши руки за много лет, могли происходить из таких семей, как ваша. Отныне мы будем больше внимания уделять семейной истории. Отличная работа.
— Спасибо. Для меня большая честь оказаться здесь, — признается она. — То, что вы сделали… удалить такую опухоль в таком тесном пространстве, это… невозможно. Чудо.