Завет воды
Шрифт:
Пустая скамейка перед амбулаторией с утра — слишком хорошо, чтобы быть правдой. Доктор Т. Т. Кесаван, дипломированный специалист, — ее новый коллега. Т. Т. первым осматривает пациентов и направляет к ней только тех, у кого серьезные жалобы. Скамейка ожидания скоро заполнится, но, по крайней мере, Мариамма не зашивается еще до начала рабочего дня.
Войдя в кабинет, она испуганно шарахается — на табуретке около ее стола сидит и весело ухмыляется очень смуглый босой мужчина в шортах и рубашке цвета хаки. В чертах его заметно нечто непальское, несмотря на темный оттенок кожи,
— Доброе утро, доктор, — приветствует он по-английски, вскакивая на ноги. — Доктор просить Кромвель передать вам!
Мариамма разворачивает записку, одновременно пытаясь разгадать, что же такое сейчас услышала.
— Я Кромвель, — представляется мужчина.
— Какой еще доктор?
Он указывает на стоящее у ворот транспортное средство — нечто среднее между джипом и грузовиком. На дверце выцветшая надпись ЛЕПРОЗОРИЙ «СЕНТ-БРИДЖЕТ». Внутри сидит белый мужчина. Мариамма возвращается к записке.
Дорогая Мариамма, я врач, который был знаком с Вашим дедом, Чанди. И прошу Вашей профессиональной помощи для больного, находящегося в крайне тяжелом состоянии. Он Вам знаком. Ради Вашей и моей безопасности позвольте дальнейшее объяснить уже в машине. До тех пор, прошу Вас, ни с кем не разговаривайте. Могу я Вас также попросить скрытным образом захватить трепан и те инструменты, которые могут понадобиться для вскрытия черепной коробки и твердой мозговой оболочки?
Еще до ее появления в поле зрения Дигби ощущает некое возмущение в атмосфере. Она идет плывущей походкой, несмотря на тяжелую санджи на ее плече. Она высокая и красивая, красно-голубое сари очень идет к ее светлой коже. Заметная издалека светлая прядь почти на макушке внешне добавляет ей зрелости не по годам. При ее приближении он смущенно краснеет.
Мариамма садится рядом, расправляет сари, ткань складками спадает к полу. Он протягивает руку; у нее теплая и мягкая ладонь, а у него, должно быть, на ощупь грубая и неподатливая, не способная принять нужную форму.
— Дигби Килгур, — бормочет он и неохотно выпускает ее руку. — Я хорошо знал вашего дедушку Чанди. И встречался с вашей матерью, еще когда она была совсем девочкой…
Мариамма внимательно вглядывается в мужчину с глазами голубыми, как сапфиры, сияющими на бледном от усталости, обветренном лице. Тыльная сторона ладони у него как лоскутное одеяло с пятнами ржаво-коричневой и неестественно белой кожи. Свободная хлопковая курта подчеркивает худобу иссохшей шеи. Ему около семидесяти или чуть за семьдесят, он поджарый и подтянутый, но не такой жилистый, как его темнокожий шофер.
— Босс, мы ехать. Слишком много люди, — говорит Кромвель и заводит двигатель.
— Да, — хором отзываются Мариамма и Дигби.
Как только они удаляются на порядочное расстояние от «Тройного Йем», Мариамма резко разворачивается лицом к доктору:
— Как он?
Дигби отметил, что она не уточняет, о ком речь.
— Неважно. Почти не приходит в сознание, но ухудшается с каждым часом.
Мариамма обдумывает его
— Он явился в «Сады Гвендолин». Это мое бывшее поместье к северу отсюда, недалеко от Тричура… — Дигби изо всех сил пытается не упустить ход мысли под взглядом этих проницательных глаз. — Много лет назад, когда мать Ленина была беременна, ее привезли в мое поместье с ножевым ранением и…
Мариамма нетерпеливо кивает. Она знает эту историю.
— Так вот, Ленин, должно быть, от своей матери узнал о «Садах Гвендолин». И обо мне. Для него это было словно часть приключения. Он появился там вчера ночью, но, видите ли, вот уже двадцать пять лет я там не живу. Я заведую лепрозорием здесь, в Траванкоре. Поместьем занимается Кромвель. За поимку Ленина назначена награда, как вам известно. Держать его в поместье было опасно, слишком сильный соблазн для работников. Поэтому Кромвель гнал на машине всю ночь и привез Ленина ко мне.
Сейчас она совсем не похожа на врача — просто юная женщина, столкнувшаяся с призраком из прошлого.
— Доктор Килгур, что нам делать?
— Пожалуйста, зовите меня Дигби. Да, в том-то и вопрос. Что делать? Его присутствие подвергает нас всех риску. Я не знал, как ему помочь. Я врач лепрозория, специалист по хирургии кисти. Когда его привезли, он постоянно терял сознание. Я бы ни за что не стал впутывать вас, Мариамма, но он просил позвать вас.
Мариамма замирает. Потом тихонько спрашивает:
— Он намерен сдаться?
— Нет, — мотает головой Дигби. — Послушайте, я не сочувствую наксалитам. Но полиция ничем не лучше. Вы прекрасно знаете, что никакой медицинской помощи они ему не окажут. Может, просто убьют на месте. Его рвет, и он жалуется на дикую головную боль. И все твердит, что вы знаете, что с ним. Думаю, я тоже знаю. Я читал о вашей семье и о наследственном заболевании.
Мариамма кивает:
— У него почти наверняка акустическая невринома, как у моего отца. Двусторонняя. Но это не значит, что я смогу помочь ему.
Она сложила руки на коленях и пристально смотрит вперед, погрузившись в размышления. Ее черты в профиль — глаза, брови, длинный тонкий нос — точь-в-точь как у дочери Чанди, Элси.
— Мариамма, вам совсем не обязательно ввязываться в это дело. В конце концов, может быть, уже слишком поздно…
Изменившееся выражение ее лица подсказывает Дигби, что этого говорить не стоило. Кромвель бросает взгляд в зеркало заднего вида, словно укоряя: вот тут ты налажал.
— Простите! Не знаю, что сказать…
Голос ее подрагивает, и она обращается скорее к себе, чем к ним:
— Итак, он появился внезапно и ищет меня? После стольких лет. Что я должна?..
Она не договаривает. На глаза наворачиваются слезы. Дигби торопливо нашаривает носовой платок, слава богу, чистый. Она прижимает ткань к глазам, а затем, к удивлению Дигби, приникает к нему и утыкается головой ему в плечо. Рука Дигби обнимает ее и с величайшей нежностью ложится ей на спину, почти невесомо, чтобы не усугублять бремени, обрушившегося на ее плечи.